Владимир Рынкевич - Пальмовые листья

Она была милой смешливой женщиной, нисколько не кичившейся своими сценическими успехами, и в Левку влюбилась по-бабьи беззаветно. Помню, однажды под вечер, сухой поздней осенью, когда над городом пылал закат и злой ветер бросал в лицо редкую железную пыль, мы гуляли втроем. Я и Левка - в новых серых шинелях с начищенными пуговицами, между нами, взяв нас под руки,-Светлана в модном красном пальто. Ее узнавали прохожие, но льстило это скорее нам, чем Светлане. Ее счастье заключалось в Левке. Мне попала в глаз соринка.

Светлана заботливо убирала ее тонким надушенным платочком и касалась меня нежной холодной щекой. «Все равно режет»,- жаловался я. «Ну, что же я могу сделать?»-«Ты пожалей меня».-«Я тебя очень жалею».- сказала Светлана и осторожно поцеловала меня. «Будем стреляться через платок!»- разыгрывал ревность Левка.

Мы зашли в универмаг, в отдел пластинок. Там было тепло, чисто и немноголюдно. Левка потребовал модную песню из фильма «Свадьба с приданым»- залихватские частушки в исполнении Доронина, и образ первого парня на деревне в новых сапогах с галошами легко сближался с обликом глазастого и курносого старшего лейтенанта, сбившего набекрень фуражку, из-под которой ломились русые волосы, и слегка распустившего концы белого шелкового кашне, охватывающего шею и грудь. «Из-за вас, моя черешня, ссорюсь я с приятелем, оттого что климат здешний на любовь влиятелен»,- пел Доронин. «Это про нас,- сказал Левка.- С этой стороны заверните, а на обороте не надо».

Мне редко удавалось видеть, чтобы смеялись так самозабвенно, неудержимо и счастливо, как хохотала Светлана над Левкиными шутками. Она захлебывалась, задыхалась, на светлых ее глазах выступали слезы, а под глазами, на желтовато-бледной полоске, оттененной румянцем щек, выступали золотистые пятнышки веснушек.

– Я же сказал: на обороте не надо,- повторил Левка, и Светлана изнемогала в новом приступе хохота.

А на обороте была другая песня из этого же фильма: лирическая, задумчивая. Она осталась у меня в памяти: «На крылечке твоем каждый вечер вдвоем мы подолгу сидим и расстаться не можем на миг…»

Левка забрал из общежития свой скромный чемодан и перешел к Светлане - она жила вместе с матерью. На занятия он приходил «из дома», ухоженный, накормленный, успокоенно доброжелательный. По утрам от него слегка пахло мускусом, а в новеньком черном портфеле лежали бутерброды, которыми он, конечно, щедро делился.

Дипломные работы мы писали летом, и в один из особенно лучезарных дней Тучинский пригласил меня и Сашку «к себе домой». Он выбрал время, когда оставался в квартире один, и принял нас в роскошной по тем временам гостиной с полированной мебелью, с хрустально-бронзовой люстрой, с широкой стеклянной дверью, открытой на жаркий балкон. Хозяин был в шикарной шелковой пижаме бело-голубой динамовской расцветки и то и дело поднимал ее широкий рукав, чтобы взглянуть на новые золотые часы.

– Ну? Как я живу? - спросил Левка, широким жестом показывая на стены, увешанные фарфоровыми тарелочками.

Он был совершенно серьезен.

– А здесь я работаю,- сказал он и подвел нас к огромному письменному столу.

И мы расхохотались: на столе лежала стопка бумаги, на верхнем листе значилось: «План эксперимента», все же остальные листы оставались девственно чистыми. Левка смутился и забормотал, что в черновиках у него все готово и осталось только переписать.

– Левк, покажи черновики-то,- просил Мерцаев, пряча улыбку.

– Да ну… Искать надо…

– Поищи уж…

– Да ладно… Потом… У меня вот выпить есть.

– Можно и выпить,- согласился капитан,-только потом ты уж покажи черновички-то.

Разумеется, и потом никаких черновиков Тучинский не показал. Говорили о работе над дипломами, и мне показалось, что капитан Мерцаев не остался равнодушным, когда Левка сказал, что хочет использовать его расчеты и записи эксперимента с полупроводниками.

– А ты в диплом полупроводнички суешь? - спросил капитан.

– Мода. Я же в московский НИИ хочу устроиться. Не в пустыню же ехать.

– Будешь делать станцию на полупроводниках?

– Что ты, Саша? Разве я похож на человека, который ездит в части, внедряет, волнуется? Я люблю тихую жизнь за столом. Вот за таким, со скатертью. В крайнем случае, за письменным. Займусь какой-нибудь теоретической темой.

– А кто же будет стрелять-то?

– В кого стрелять? Брось ты. Кончилось все это. Теперь надо спокойно наслаждаться жизнью. Стрелять - вообще противоестественно для человека.