Мария Галина - Красные волки, красные гуси (сборник)

При этом важно: степень искаженности мира в этих рассказах различна – от зыбкой, ужасающей, но не подкрепленной ничем, кроме рассуждения, догадки («Краткое пособие по собаководству») до постоянного, неотменимого существования в принципиально чужеродном мире («И все деревья в садах…») – и это лишь крайности. Инобытие может проступать постепенно («Красные волки, красные гуси»), может быть постоянным двойником реальности («В плавнях»), может оказаться, напротив, основой мироустройства, более реальной, нежели обыденно созерцаемый мир («Юго-западная железная дорога»)… Мир может быть не разделенным на подлинное и кажущееся, но просто ветвиться альтернативно, однако здесь окажется, что каждая новая вариация не лучше предыдущей («Заплывая за буйки»)…

Излюбленный сюжетный механизм галинской малой прозы – недоуменное, постадийное вхождение посюстороннего человека в пространство инобытия, одновременно могущее быть и прозрением, и погружением в бред, галлюцинаторный морок (эта двойственность хорошо прочитывается, к примеру, в рассказе «Ящерица») – имеет, однако, дополнительный уровень прочтения. Это – столь частая у Галиной аллюзивная подоснова ее текстов, их нацеленность на критическое переосмысление архетипических структур, литературных конструкций, мифологических основ… Избегая разговора о постмодернистской вариации фантастического, нельзя не сказать о том, что сам разворот некоего канонического сюжета или классической формы на 180 градусов подчас позволяет вскрыть в них непредвиденные смыслопорождающие ресурсы. Иногда это может представать занятной, не более, игрой, подобно истории об Иване Сергеевиче Тургеневе как волке-оборотне («Спруты»), но чаще здесь возникают нешуточные, очень тонкие возможности продемонстрировать явственную несовместимость обыденного и инобытийного – не образов мира даже, но собственно языков описания.

Так, в рассказе «Красные волки, красные гуси» глубинное дискурсивное противоречие между оптимистически-благодушным стилем «дневника натуралиста» и неомифологическим пространством реального странствия того же самого натуралиста в туземной дыре создает контрапункт повествования, вскрывая фантастичность или, скорее, ложность автоматизированного очеркового языка по отношению к вырывающейся за пределы возможного понимания безумной архаической подлинности. Эффект здесь создается именно на уровне стилистического противоречия, означающего ни много ни мало, как несовместимость предъявленных картин реальности.

Или в «Юго-западной железной дороге», где Оберон и Титания, как им и положено, казалось бы, появляются в важнейшей из альтернативных форм миропорядка – сновидческом пространстве, на деле же оказываются существами значительно более настоящими, нежели спящие пассажиры поезда (нельзя не отметить и тот вклад, который Галина внесла этим рассказом в столь богатый на мифологическо-притчевые трактовки железнодорожный мотив).

В рассказах Галиной (как, впрочем, и в известных читателю ее повестях и романах – «Волчья звезда», «Глядящие из темноты», «Гиви и Шендерович», «Хомячки в Эгладоре», «Малая Глуша») – вне зависимости от модельно-жанровой подосновы текста (будь то научная фантастика или «магический реализм»), – как правило, обманчивой, играющей роль отвлекающего маневра, – эффект строится на максимальной достоверности происходящего – но достоверности не канонического хоррора, а ужасом проникновения иного именно в наше мелочное и выморочное здешнее существование, с кухонными дрязгами, неурядицами на работе, подгоревшей едой, сексуальными комплексами, поиском денег… Живой и точный диалог, точная характеристика персонажей – те инструменты, что Галина бестрепетно отбирает у литературного мимесиса, дабы отразить неотражаемое. Как правило, ей это удается.