Мария Галина - Красные волки, красные гуси (сборник)

– А… как же люди?

Он, казалось, удивился.

– Забудь про людей. В первую очередь тебе придется противостоять грандам.

– Нет, я хочу спросить – сейчас? Что с ними будет?

– Большей частью… Уже выделены специальные территории… изолированные… китайский опыт, знаешь ли. Но не совсем – самые талантливые будут иметь кое-какие привилегии. Будет иная система распределения жизненных благ – более жесткая. Армия и полиция, разумеется, будут на особом положении, но постепенно, когда обстановка наладится, войска выведут из крупных городов… нам здесь вооруженные обезьяны ни к чему… их место там – разведем их по периметру поселений… Кто-то останется в сфере обслуживания, особо лояльные, я полагаю…

– Это очень… серьезные перемены.

Вид у него был довольный.

– Разумеется. Радикальные. Не думай, что это целиком моя заслуга, дитя мое… Ты думаешь, я смог бы все это провернуть – один? Все меня поддерживали, ну, почти все. Но никто не осмелился брать на себя ответственность.

– Ты устал, – сказал я, – должно быть. Я сварю кофе?

– Можно позвать человека, – проговорил он, – нет, не надо… Хорошо, что ты понял.

Пока я возился в крохотной кухне, он сидел в кресле молча и, кажется, спал. Он ведь и вправду устал – должно быть, все готовилось очень долго, а потом разрешилось в один миг, и ему пришлось сразу разбираться с очень многими вещами… Я вошел в комнату и поставил чашки на столик, предварительно смахнув с него номера «Плейбоя». Он вздрогнул и проснулся.

– Я рад, что ты меня не ненавидишь. Тебе сейчас нелегко, я понимаю – столько всего на тебя свалилось. Но это обычные юношеские разочарования – они всегда постигают в переломном возрасте. А когда ты станешь взрослым, ты поймешь – все, что я делал, было необходимо. И в первую очередь я при этом думал о тебе.

Он отхлебнул кофе.

Я сказал:

– Я и понятия не имел…

– Разумеется. Я на это и рассчитывал. Это было очень тяжело, дитя мое… Я всегда наблюдал за тобой… но не мог выказать никакой привязанности… стоило бы мне проявить к тебе хоть какой-то интерес, с тобой разделались бы наши дорогие сородичи. Теперь все будет по-другому.

– Да, – сказал я, – по-другому…

Он закрыл глаза и замер в кресле. Я молчал. Я стоял рядом с ним неподвижно – полчаса, час… потом два часа… он не шевелился.

…Я в свое время перекупил этот пенициллин у медбрата из Центральной поликлиники – кое-кто из однокурсников пользовался его услугами. Мне не для себя было нужно, для них – чтобы помочь Шевчуку, всем им, вернее, чтобы они мне наконец-то поверили… если так уж честно, мне важно было, чтобы поверили, чтобы отнеслись как к своему… Этот медбрат – может, ему выделяли какую-то квоту на людей из Верхнего Города, а он колол им воду, а сам списывал… странно, я только сейчас об этом подумал. Я просто отобрал у других то, что причиталось им по праву, – с его помощью. Непонятно зачем, ведь Шевчуку на самом деле вовсе не нужны были эти антибиотики, ему ничего было не нужно… Каким же идиотом я всегда был.

Еще через час я подошел к двери и позвал того охранника.

Кто-то тряс меня за плечо. Я очнулся, но глаз так и не открыл; что-то мне снилось такое, с чем не хотелось расставаться, да и действительность не сулила ничего хорошего. Не знаю, что там придумал Аскольд – чтобы продемонстрировать Себастиану истинную сущность человека, но уж наверняка что-то малоприятное.

– Лесь! Да вставай же, Лесь!

Голос был вроде знакомый, но я никак не мог сообразить, кому он принадлежит. Понимал только, что мажору.

Кто-то беспардонно плеснул мне в лицо водой – я замотал головой, пытаясь избавиться от льющихся за шиворот капель, и наконец открыл глаза.

Передо мной стоял Гарик.

– Долго же пришлось тебя разыскивать, – сказал он. – Ты не был проведен ни по каким документам. Пока не выяснилось, что у Аскольда были свои неподотчетные камеры…

– Были?

– Ну да, ты же ничего не знаешь. Он ведь, оказывается, был психически нестабилен, Аскольд, – злоупотреблял пенициллином… в ту ночь, когда началась акция, он по ошибке превысил дозу… умер во сне.

Я медленно поднялся на ноги.

– Вон оно что!

– Это, знаешь ли, многое объясняет – на такое мог пойти только безумец… или наркоман… А днем, когда официально объявили о его смерти, американцы запустили по «Голосу» записи его переговоров с террористами. Хорошенький переполох поднялся!

Сейчас они будут делать вид, что Аскольд обвел их вокруг пальца. А они и знать ничего не знали.