Тургрим Эгген - Декоратор. Книга вещности.

— Отстань!

— Ты такая мокрая, из тебя льётся, — говорю я зачем-то, видно, чтоб подразнить её, показать ей, куда она катится.

— Заткнись! — огрызается Катрин.

Музыка замолкает. Это у соседей сверху.

Потом шарманку заводят снова. Десяти, ну пятнадцати, секунд хватает нам, чтобы удостовериться: это тот же самый хит «I Will Always Love You». Басы мягко гукают в потолок, голос растворяется в бесконечно-протяжных руладах, дыхательная техника за гранью возможного, будто узкая багряная линия прочертила серый бесстрастный потолок.

— Какого чёрта запузыривать одно и тоже два раза подряд? — задаю я вопрос.

— Наверно, это привидения, — предполагает Катрине. — Неприкаянная душа бедной кассирши из магазина «RIMI», утонувшей во время вожделенного отпуска на Канарах. Не в силах упокоиться с миром, несчастный призрак часами гоняет любимую песню. И так каждую ночь.

Она хмыкает.

— Сомневаюсь, что кассирша жила в таком доме.

— Ладно, пускай элитная куртизанка, которую нашли задушенной.

— А если в порядке мыслительного эксперимента предположить, что мы имеем дело с живым существом? — спрашиваю я.

— Тогда это одинокая сентиментальная тётка, — морщится Катрине.

У нас нет записей Уитни Хьюстон. Я всегда числил её заодно с Элтоном Джоном, но эта мелодия, которую я раньше не слышал, производит другое впечатление, она более глубокая и подлинная. В ней есть нечто настоящее. Любовь, наверно. Возможно, нам следует купить проигрыватель. Мы лежим на влажной, измазанной спермой махровой ткани «фротте», агаве, каучуке и дубе. Уличный свет окутывает Катрине шафрановым цветом. На третьем этаже поёт Уитни Хьюстон.

Катрине вытягивает руку и щекочет меня за яйца.

— Как насчёт дубля два?

И мы проделываем всё ещё раз.

— Командиркуданести?

— Этошолимашинкастиральная?

— Ближеподогнатьнеможемникак!

— Щаназадсдадимидиванчиквашвытащим.

Грузчики. Самое невыносимое в переезде.

Больше всего хочется сбежать из квартиры, пусть эти изъясняющиеся на птичьем языке хмыри в разлапистых рукавицах хозяйничают сами. Но боязно. Люди, благосостояние которых зависит от того, какой вес они могут поднять на грудь или сволочь на загривке, неизбежно, как и все вьючные животные, весьма примитивны, а поскольку работа скучная, они всё время ищут развлечений — в смысле: чего б сломать?

«Ёмоёчойтосней?» — слышишь ты под аккомпанемент разлетающегося в пыль фарфора. «Непрошламалешко?» — под стук лакированной крышки концертного рояля о свеженький косяк. «Пропадаймоятелега!» — под резко обрывающийся смех, когда впопыхах зашвыривают в квартиру стул, а он, ясное дело, приземляется на стеклянный стол от гарнитура и разбивает его вдребезги. Всё это я слыхал и прежде.

Жаловаться бесполезно. Вы можете сколько угодно тыкать нахала носом в поцарапанный рояль и призывать к ответу. Он поднимет на вас бессмысленные глаза, разведёт руками, скажет «Тяжёлыйчожвыхотитебывает. Вроденестрашно?» и затушит самокрутку, вид которой не оставляет места сомнениям в её происхождении: спускаясь вниз за очередной жертвой, грузчик подцепил в прихожей обоину и набил её табаком. Мне даже интересно, как выглядит дом грузчика, неужели и там кругом разбитые вазы, поцарапанная мебель и вмятины на всей технике? Не исключено. На выезде веселее, но дома-то приятнее!

На фасаде посудомоечной машины «General Electric» (хромированная сталь, глазки индикаторов оправлены в тёмный окисленный алюминий) здоровущая вмятина. Впечатление такое, что кто-то саданул по ней кованым сапогом. Нарочно. Я просто вижу, как перемигиваются двое самых младших в бригаде, два братца, как подначивают друг дружку: «Слабо?» и как потом один из них задирает ногу и бьёт, и ржёт при этом: им не понравилось что-то — что-то — во мне или в моём поведении, а вещь, вот она, в их власти.

Я пробую держать себя в руках. Дожидаюсь бригадира — это семейная фирма, значит, он приходится отцом обоим вредителям, которые продолжают азартно играть в вышибалы с моими вещами по всей квартире, — веду его в кухню и показываю ему, что случилось. Он склоняется над вмятиной и принимается ковыряться в ней, как если бы её можно было отыскать только на ощупь. Я вижу, как его заскорузлые, с въевшимся никотином пальцы движутся вдоль воронки, оставляя отпечатки вдвое, по-моему, шире, чем у нормального человека. В его рукавице, которую он положил на крышку изуродованной машины, разместилось бы ежовое семейство.