Александр Чудаков - Сборник памяти

…О чем и прочитал потом в его великой книге «Ложится мгла на старые ступени», которая вдруг дивным образом разрушила в начале нынешнего века своим появлением всё «скромное обаяние» постмодернизма. Явив городу и миру светлые лики новых робинзонов поневоле, здравомыслящих русских людей, что не стали дожидаться, когда их повезет конвой по матушке – России, а сами скрылись с державных глаз на периферию коммунистического зрения, в крохотный североказахстанский городок Щучинск-Чебачинск. И тем самым победили, выиграли, выжили в конце-то концов. А добывая хлеб насущный в поте лица своего и обеспечивая себя всем самым необходимым, были, пожалуй, иногда и более счастливы, чем многие душевно опустошенные люди нашей нынешней одноразовой цивилизации. Нет, не «филологический» это роман, не проба пера теоретика литературы, а сама литература, сама жизнь, сама память о соли земли , что растворилась и растворяется в неведомом веществе пространства и времени.

Ну и еще сладкое воспоминание. Начало февраля 2003-го года. Чудакову – 65, и мы пируем в его честь все на той же, но заснеженной даче. Андрей Немзер, супруги Чудаковы и вернувшийся из эмиграции Георгий Владимов, которому жить осталось всего-ничего.

И совершенно я не помню, о чем мы тогда толковали в застолье. Да это и не суть важно. Помню только атмосферу доброты, которая инициировалась этим большим, сильным человеком с натруженными, мозолистыми, крестьянскими ладонями. И как провожает он нас, выйдя на крыльцо, в своей красной фланелевой ковбойке, и как замело всю дорогу под мутным лунным сияньем так, что и Волоколамское шоссе потеряло свои четкие очертания, мгновенно превратившись в снежное, метельное русское пространство.

Вот это, это запоминается.

Вот это обеспечивает ту самую «связь времен», утраченную многими нынешними моими современниками, весьма часто толкующими о чем-то не о том . Не о том, что волновало Чехова, творчеству которого Чудаков посвятил изрядную часть своей жизни. Или о том, что заботило великих собеседников Александра Павловича – Виноградова, Бонди, Шкловского, с которыми Чудаков встречался и разговаривал на протяжении многих лет, записывая по свежим следам эти бесценные разговоры.

И уж не на него ли глядя, я внезапно вдруг понял, что, пожалуй, не только в коммунистах дело, которые в семнадцатом году вдруг взяли да захапали огромную прекрасную страну, которой жить бы да жить, как все люди в мире живут, – размножаясь, богатея, изживая дикость, злобу, страх, невежество? И о том еще я думаю, вспоминая Александра Павловича Чудакова, что сволочи приходят и уходят, а Россия, законным и хорошим сыном которой он был, остается навсегда.

Когда я в 2008-м начала думать, о чем бы мне хотелось рассказать на вечере в ИМЛИ, посвященном 70-летию Александра Павловича, я начала понимать, что пора, наверно, писать воспоминания, хотя я и не вела дневников. Рассказывать надо всё , начиная примерно с моих лет пяти, так как времени мы проводили вместе очень много – я была «папиной дочкой», он всюду, сколько мог, таскал меня с собой (и на себе).

Наш с ним спортивный досуг был достаточно экстремальным – мы не просто гуляли в Серебряном бору: папа погружался в прорубь (вместе с другими «моржами»), а я наблюдала. Еще катались часто на лыжах – почему-то всегда в морозы.

Плавать учились так: Гагры, мне 9 лет. Мы приходили на бетонный пирс, и с него папа бросал меня в воду. (Я практически не умела плавать, но его это не смущало.) Мама доверяла меня папе, знала, что он меня не утопит, но на пляж с нами не ходила («не могу смотреть, как вы далеко заплываете»).

Вспоминаются постоянно копошащиеся дома под ногами щенята и котята. Котята регулярно рождались у сибирской пушистой кошки Фени (папа и мама сами принимали несколько раз роды), прожившей с нами 17 лет, щенята же поступали с определенной периодичностью – их приносила я или папа или мы вместе с каких-то помоек, завшивевших, отмывали дустовым мылом и потом кому-то находили новых хозяев, а кто-то оставался надолго – например, черная, как вороново крыло, дворняга Жучка.

Жучка была необычайно любвеобильной, регулярно «сбегала со двора» и часто беременела (это называлось «снова-готово»).