Михаил Чулаки - Долгие поиски

Увидев Вадима, Петрович встал — а росту в нем под сто девяносто — и пошел навстречу, еще на ходу протягивая руку. Петрович носил от солнечного удара детскую шапочку с надписью «Ну, погоди!», которая особенно нелепо выглядела над его опухшим от невоздержанности лицом. На плечи Петрович, не обольщаясь прелестями летнего утра, накинул прожженную в нескольких местах телогрейку, под которой виднелась только сиреневая майка.

— Гайда родила! — сообщил он торжественно и вместе с тем как-то растерянно. — Так что вам прибавилось всяких… — он сделал паузу, поискал слово и закончил: — забот, хлопот и кормлений.

Гайда — штатная гаражная собака, на нее и в смете предусмотрена некая сумма, и, как полагается собаке штатной, — чистокровная овчарка, довольно даже свирепая, многие ее боялись, но Вадим, когда появился в гараже полгода назад, сразу к ней подошел, и Гайда его признала. И теперь Вадим с Петровичем считались главными собаководами.

— Восемь щенков, — строго продолжал Петрович, — все живые. Без меня чтобы никому не обещать. Два для кооператива оставлено, председатель велел. А остальных я буду по тридцатке продавать, потому что чистопородные овчарки, только без родословной.

— Веселое у вас будет дежурство, — сказал Манько. — В будку стерва не пускает.

Манько и внешне полная противоположность Петровичу: маленький, аккуратный, все у него начищено, пригнано, подшито; и внутренне: невоздержанностей не допускает, от собак держится подальше.

— Куда не пускает? — не понял Вадим.

— Так она здесь родила, в нашей будке, — неохотно объяснил Петрович.

Так вот почему о родах Гайды он сообщал не только торжественно, но и растерянно!

— Вот теперь и подежурь, — зло сказал дядя Саша.

Он в любую погоду ходил в низко надвинутой кепке, а тут козырек и вовсе спустился на нос.

— Она там сидит и на всех кидается! Очень надо было ее сюда тащить!

— А ты бы попробовал ее отсюда вытащить. Как пришла, так и не уходила. Чувствовала.

— Петровича уже укусила, — хихикнул Манько.

— Вести ее не надо было, вести! — все громче доказывал дядя Саша. — Зачем спускал?

Днем Гайда всегда находилась в противоположном конце гаража, где стояла небольшая избушка, называемая «постом № 2», за которой был огорожен закут с конурой. На ночь же Гайду спускали, по идее она должна была бегать по всей территории, наводя страх на возможных злоумышленников, но на самом деле всегда крутилась вместе с Боем у ворот.

— Надо все-таки на них посмотреть, — небрежно сказал Вадим, точно и не слышал, что Гайда на всех кидается и уже укусила Петровича.

Он подошел к будке, открыл дверь.

— Не входи! — крикнул дядя Саша.

Но Вадим твердо решил войти: чтобы доказать себе, что он не боится, и — в этом, пожалуй, главное — доказать всем, что он не боится и что Гайда признает его своим главным хозяином.

Гайда сидела в противоположном от двери углу. Все расстояние — метра полтора, но все-таки расстояние! У нее под животом лежало несколько маленьких жалких существ: свалявшаяся мокрая шерстка, сросшиеся еще веки и — самое жалкое, неприятное — быстро и часто дышащие раздутые животы, словно щенки были в агонии. Другие, наоборот, лежали без признаков жизни — придавила она их нечаянно, что ли?

Гайда зарычала навстречу Вадиму, подняв губу и обнажив не только клыки, но и верхние резцы. Вадим понял, что она не шутит. Медленно, не делая резких движений, он придвинул к двери стул, сел на край. Это Гайда разрешила.

Дядя Саша, Петрович, Манько — все подошли к будке и смотрели снаружи. Смотрели с уважением, как казалось Вадиму.

Но нужно ее вывести наконец! Вадим еще не протянул руку, просто чуть отвел предплечье от туловища — Гайда метнулась стрелой, точно змея, а не собака, и щелкнула зубами около самых пальцев. Все-таки не укусила, предупредила сначала! Да, вывести ее сейчас было невозможно; и сесть в будке основательно, чтобы должным образом исполнять свои сторожевые обязанности — или, на худой конец, создавать видимость должного исполнения, — тоже было невозможно. Так что делать в будке оказалось решительно нечего. Посидев некоторое время, Вадим осторожно поднялся и вышел, но вышел с чувством одержанной моральной победы: другие и этого не могут!

— Ну, так что давайте! — бодро, хотя и несколько поспешно сказал Петрович и ушел.

— Не суйся ты к ней, целее будешь, — посоветовал Манько и тоже ушел.

Дядя Саша сидел на крыльце мрачный.

— Небось опять поддал Петрович, вот ее и притащил. А председатель кричит: «Он не пьет! Он трезвенник!» Вот и получай своего трезвенника. Мы бы такое сделали, нас бы сразу на месяц без премии, а ему все сойдет, увидишь. Бригадир! Прыщ на ровном месте.