Михаил Чулаки - Долгие поиски

Ароныч, против обыкновения, играл вяло: не сыпал обычными среди игроков прибаутками и кости не вбивал лихо в стол, а приставлял тихо, как малокровный. Смешивая кости после очередной партии (Ароныч с Лешей получили еще тридцать четыре очка), Вася спросил, сочувствуя, но с подначкой:

— Что грустный, Ароныч? Почечуй разыгрался?

Все знают, что за недуг мучит мастера.

Ароныч слабо кивнул.

— Объясни ты мне, Ароныч, — резвился Вася, — на что похожа боль при почечуе? На больной зуб похожа?

Ароныч только махнул рукой.

Вася непочтительно захохотал. Климович хихикал. Только Леша из уважения к начальству пытался сохранить серьезность.

— Что ж ты больничный не берешь? — спросил Вася отсмеявшись.

— Перетопчусь. Дома хуже. Работа отвлекает.

— А говорят, ты стесняешься, потому что в поликлинике хирург — женщина.

— А и тоже ничего хорошего женщине в наши почечуи смотреть. Ты мысленно подумай — твоей бы жене.

— Она себе сама специальность выбрала. Шла бы в ухо, горло, нос.

Через открытое окно в красный уголок ворвались крики: начался футбол.

— Чего там? — спросил Вася. — Нашему Петьке гол забили?

— Пендель взял, — прокомментировал Сашка Потемкин; он стоял у окна и смотрел, как с трибуны. — Пендель взял и содрал руку.

Действительно, Петя бросился за мячом слишком смело, а гарь действует, как хороший наждак.

Пенальти бил Пашка Цыбин, бил уверенно и пренебрежительно, не вынимая папиросы изо рта (играть с папиросой — это особый шик, понятный только футболистам «диких» команд), бил почти без разбега, коротко и точно, в нижний угол. Пете легче было содрать метр кожи, чем пропустить от него гол. До метра, правда, и не дошло, дело ограничилось полоской сантиметров в пятнадцать. Тамара выбежала из толпы зрителей, схватила Петю за руку и потащила в медпункт, не заботясь, есть ли Пете замена.

— Дура я, что разрешила. Дура! Больше ты в футбол не играешь!

Тамара была разгневана. Она несла Петину окровавленную руку торжественно и грозно, как вещественное доказательство; она, кажется, забыла, что злополучная конечность все же не оторвалась, что к руке по-прежнему приделан сам Петя, и ему приходилось идти боком и даже слегка согнувшись, чтобы сохранять в суставе анатомически возможный угол — без такой предосторожности к незначительной ране прибавился бы серьезный вывих.

Мишка Мирзоев только что доел огромные домашние бутерброды и вышел погреться на солнце. Увидев, как Тамара ведет Петю, он крикнул:

— Производственной травмой запишешь, или как?

— Идиотственной травмой! — в сердцах ответила Тамара и дернула Петю за руку. От неожиданного рывка у того мотнулась голова.

— Ты потише, — заныл Петя. — Больно же!

Мирзоев презрительно посмотрел ему вслед. Уж он-то никому не позволил бы себя дергать. Мирзоев уверен, что в своем доме хозяин — он, чем очень гордится.

Подошел Игорь Филипенко. Мишка показал ему на удаляющуюся пару.

— Видал? Повела! — в восторге обличения закричал он. — Как бычка повела! Современная трагикомедия. Ты, Филипок, еще пацан почти что, так ты запоминай. На тебя тоже вешаться будут, так ты сразу на место ставь. Сразу не поставишь — конец: запрягут и повезешь.

— А если любовь? — спросил Игорь.

— Ну и что, что любовь? Люби. Про себя люби. Будешь слишком громко о любви говорить, командира из тебя не получится. Она живо почует слабину. Про себя люби.

Мишка хотел добавить еще что-то назидательное, но кончился перерыв. Уже на ходу он повторил еще раз, постаравшись вложить в слова всю силу убеждения:

— Про себя люби!

Когда Ярыгин минут за пять до конца перерыва вернулся в цех, единственным человеком, кого он увидел на участке, был Мирошников. Рядом с ним лежал белый ацетиленовый баллон.

— Вот, — сказал торжествующий Мирошников. — Учись работать, бригадир.

Баллон только издали казался белым: кое-где краска припачкалась и выглядела серой, кое-где под действием времени в ней произошли неведомые внутренние превращения и она стала кремовой, местами просто облупилась.

Ярыгин наклонился, посмотрел резьбу — сбитая.

— А, так это тот самый. На кладовщика надавили?

— Уломал, — гордо подтвердил Мирошников. — Учиться тебе еще надо, Ярыгин. А пока все мне приходится. Пока вас научишь.

Ярыгин еще раз осмотрел резьбу.

— Ну чего ты? Сам вижу, что не первой свежести.

— Так нельзя с ним работать, Борис Евгеньевич. По технике безопасности нельзя. — Тихо сказал, почти виновато.