Михаил Чулаки - Долгие поиски

Игорь любит фантастику. Да она ему почти и не кажется фантастической, он читает, как о чем-то естественном, близком; читает и соглашается: можно сделать, и такое можно сделать. Вся фантастика, все будущее исчерпывается для него двумя словами: можно сделать!

Все можно сделать! И все бы уже сделали, если бы труд не истреблялся. Экономисты подсчитали точно: по пятиэтажному дому каждому жителю Земли — вот сколько труда истребила война! А когда труд человека уничтожен, он и сам почти что убит. Сколько убитых даже среди тех, кто выжил! Для Игоря работа — понятие материальное; не только плоды работы, те, которые можно видеть, щупать, — нет, сама работа; она представляется ему чем-то вроде электрического поля, генерируемого человеком, поля невидимого, но существующего: вокруг одних людей оно напряженное, вокруг других — сходящее к нулю.

Игорю очень нравится, что он собирает станки-автоматы, — близкая к фантастике работа, это ясно каждому. Ведь один станок сделает работу десятков людей. А Игорь уже собрал, наверное, полсотни станков — выходит, он один работает за несколько сотен, если вдуматься. А пусть каждый будет работать так, как он. Получится снежный ком, цепная реакция, взрыв! И чтобы вся работа шла на пользу, не уничтожалась. При такой работе все близкое, все завтрашнее — и на Земле, и во Вселенной: очистить атмосферу Венеры, подвесить над холодными странами искусственное Солнце. Все можно сделать!

Иногда будущее казалось Игорю даже реальнее настоящего. Потому что там все логично. Игорь очень любит логику. Справедливость — это в конце концов высшая логика! И когда он встречается вдруг с нелогичностью — самое элементарное, смежники пришлют детали не в срок, да еще бракованные, — он теряется: зачем? кому это выгодно? Ну хорошо, летать вопреки Эйнштейну быстрее света сейчас еще нельзя (Игорь верит, что когда-нибудь будет можно), но есть вещи элементарные, которые обязательны в будущем, но которые вполне возможны и сегодня — просто чтобы все очень хорошо работали, не халтурили, ведь сами себя обманывают, — логично это или нет? Чтобы все уже сделанные изобретения шли в дело, приносили пользу, — логично или нет? Ну а если во всемирном масштабе: чтобы не уходил колоссальный труд на вооружения, чтобы сильные талантливые люди не проводили всю жизнь в армии, — логично или нет? И все это вместе составляет коммунизм. Поэтому Игорь очень хотел, чтобы поскорее был коммунизм, чтобы пожить в логике и справедливости, пока он еще нестарый. И не в технике дело, сегодняшней техники уже было бы достаточно для коммунизма, — все упирается в людей, в их нелогичность.

Игорь недавно дошел до мысли, что для коммунизма достаточно уже современной техники, раньше он думал, что нужны какие-то новые прекрасные открытия. Тогда было просто: будут открытия, и наступит всеобщая логика — коммунизм. Но когда он пришел к мысли, что хватило бы и современной техники, он растерялся, его стала особенно злить людская нелогичность. Раньше он считал, что человечество надо любить, он не задумывался над этим, но считал, что любит; а теперь ему стало трудно: столько нелогичных людей, каждый тянет в свою сторону — как их всех любить? И нужно ли?

У противников коммунизма в конечном счете только один довод: когда не нужно будет бороться за существование, исчезнет стимул для работы, прекратится прогресс. Они уверены, что миром правит голод. У Игоря у самого есть знакомые, которые терпеть не могут работать и охотно признаются, что, имей они возможность, — не ударили бы палец о палец.

Они признаются, а Игорь им не верит. Он верит только в то, что они не любят ту работу, которую им подбросила судьба. Приезжал к нему недавно дядя в долгий арктический отпуск. Приезжал с другом. Сначала они полтора месяца отдыхали на юге, потом двинулись в Ленинград. На юге они отдохнули изо всех сил, так отдохнули, что больше не выдержали и до Ленинграда добрались в немного нервном состоянии. А ведь в первые ялтинские дни не было людей счастливее. Сам дядя объяснил это так: как с водкой — счастлив после первой рюмки, а дальше пьешь в надежде снова поймать тот блаженный миг, а он все дальше и дальше. Сказать бы этим двоим — дяде и его другу, — что они обречены на пожизненный отпуск — да они убили бы на месте того, кто принес бы им эту новость! Пусть каждый, кто уверен, что ненавидит всякую работу, попробует напрячь воображение и представить, что ему предстоит ничего не делать, — абсолютно ничего, только потреблять удовольствия! — но не месяц, не даже год, а лет так примерно семьдесят пять. Вряд ли кто-нибудь вынесет такое. Другое дело, что есть работы, человека не достойные, есть работы, которые в наше время обязаны делать автоматы.