Марк Салливан - Под алыми небесами

– Куда он делся? – раздался голос.

– Он где-то здесь, – сказал другой, стоявший, казалось, прямо перед исповедальной кабинкой.

– Иду, – послышался голос с другой стороны и звук приближающихся шагов.

– Нет, отец, – сказал один из мужчин. – Не сегодня. Мы пойдем помолиться в один из приделов.

– Если согрешите по пути туда, я буду ждать, – сказал священник, и дверь исповедальной кабинки открылась.

Пино почувствовал, как кабинка просела под весом священника. Он услышал, что два человека ушли в глубину собора. Он ждал, тяжело дыша, и не спешил. Снова ария паяца зазвучала у него в ушах. И снова он попытался прогнать эту мелодию, но ария звучала и звучала.

Он вынужден был уйти, боясь снова разрыдаться. Пино попытался осторожно выбраться из-за кабинки, но задел ногой скамеечку для коленопреклонения.

– Наконец-то кто-то пришел, – сказал священник.

Сеточка сдвинулась, но Пино видел за ней только черноту. Он сделал единственное, что ему пришло в голову: опустился на колени.

– Благослови меня, святой отец, исповедаться, ибо я грешен, – сдавленным голосом проговорил Пино.

– Да?

– Я не сказал ничего, – покаянно рыдал Пино, – ничего не сделал.

– О чем ты говоришь, сын мой? – спросил священник.

Пино, чувствуя, что продолжение исповеди совсем сломит его дух, вскочил на ноги и пошел вглубь собора. Он быстрым шагом миновал трансепт [31] Трансепт – поперечный неф в храме, пересекающий основной (продольный) неф под прямым углом. , вышел к двери, которую помнил по прежним временам, и через секунду оказался на Виа дель Арчивесковадо.

Тут он увидел толпу счастливых людей, направляющихся на площадь. Он прошел против движения, обогнул собор сзади. Пино хотел было пойти к дяде Альберту, когда увидел священника и рабочего, выходящих из дверей на дальней стороне собора близ Корсо Витторио. За ними находилась лестница, и он вспомнил, что поднимался по ней мальчишкой вместе с классом.

Появился еще один рабочий. Пино придержал дверь, прежде чем она закрылась, и стал подниматься по крутой узкой лестнице, уходящей на высоту тридцати этажей к галерее вдоль длинной стороны базилики, мимо горгулий, шпилей и готических арок. Он не сводил глаз с безупречной многоцветной статуи Мадонны на самой высокой башне Дуомо, дивясь тому, как она пережила войну и сколько разрушений видела.

Мокрый от холодного пота, дрожа, несмотря на пекло, он двигался между и под арочными контрфорсами, поддерживающими крышу. Наконец Пино остановился, достигнув балкона высоко над главным входом в собор. Он посмотрел на свой разрушенный город, на разрушенную жизнь, распростертую под ним, словно изорванная в клочья, пробитая пулями юбка.

Пино, мучимый страданиями, которым не было конца, поднял лицо к небу и прошептал:

– Я не сказал ничего, чтобы спасти ее, Господи. Я ничего не сделал.

Это признание снова вернуло его к трагедии, и он захлебнулся рыданиями.

– После всего… после всего, что было, у меня не осталось ничего.

Пино услышал смех, музыку и пение, доносящиеся с площади. Он шагнул на балкон и посмотрел вниз, опершись на ограду. В девяноста метрах под ним, в том месте, где он видел рабочих, устанавливающих прожекторы почти два года назад, теперь играли скрипки, аккордеоны и гитары. Он видел, как из рук в руки передаются бутылки вина, как целуются, танцуют, любят по другую сторону войны.

Боль и скорбь терзали его. Пино решил, что эта пытка дана ему в наказание. Он склонил голову… Ария паяца с разбитым сердцем звучала в его ушах, а Анна скрючивалась и падала снова и снова, и… за несколько секунд его вера в Бога, в жизнь, в любовь, в лучшее завтра растаяла.

Пино, держась за мраморный столбик, забрался на перила балкона – предатель, брошенный, одинокий… Он посмотрел на перистые облака, плывущие по лазурному небу, и решил, что в миг смерти хорошо смотреть на небо и облака.

– Господи, ты видел все, что я совершил, – сказал Пино, отпуская столбик, чтобы сделать худший из шагов. – Смилуйся над моей душой.

– Стой! – раздался за его спиной мужской голос.

Пино вздрогнул, чуть не потерял равновесие и не свалился с перил, он был близок к тому, чтобы пролететь тридцать этажей до брусчатки площади и разбиться. Но его рефлексы альпиниста были слишком сильны. Пальцы вцепились в столбик. Он удержался на перилах, смог оглянуться через плечо и почувствовал, что его сердце словно пытается уползти из груди.