Марк Салливан - Под алыми небесами

Но потом узнал.

«Vesti la Giubba» – «Надеть костюм» из оперы «Паяцы». Ария была преисполнена скорби, и у Пино мысль о бегстве отступила перед воспоминанием о гибели Анны. Он споткнулся, ударился обо что-то головой, искры посыпались у него из глаз, и он чуть не упал.

Когда он поднялся, тенор пел вторую строфу. Канио, паяц с разбитым сердцем, убеждал себя продолжать жить, надеть маску и скрывать свою душевную боль. Пино десятки раз слышал эту арию в записи, и теперь она подтолкнула его к действию, как и звук шагов у него за спиной.

Он продолжал двигаться по-прежнему на ощупь и вдруг ощутил щекой дуновение воздуха и увидел косые лучи света впереди. Он припустил бегом, распахнул дверь и оказался в закулисном пространстве знаменитого оперного театра. Он был здесь прежде несколько раз, слушал, как репетирует его родственница Личия. Теперь в середине сцены стоял молодой тенор. Пино мельком увидел его в свете низких ламп. Певец перешел к третьей строфе.

«Ridi, Pagliaccio, sul tuo amore infranto».

«Смейся, паяц, над разбитой любовью».

Пино прошел за занавес и вниз по лестнице, которая вела к боковому проходу в ложи. Он двинулся к выходу, когда тенор запел: «Ridi del duol, che t’avvelena il cor!» («Смейся и плачь ты над горем своим»!)

Эти слова, казалось, ударили Пино, как стрелы, они ослабили его, и тут тенор смолк и испуганно вскрикнул:

– Кто вы? Что вам надо?

Пино повернулся и увидел, что певец обращается к трем преследователям Пино, которые подошли к сцене.

– Мы ищем предателя, – сказал один из них.

Пино толкнул дверь, и она издала жуткий скрип. Он снова припустил бегом, вниз по лестнице, в фойе. Двери были открыты. Он выскочил наружу, стянул с себя рубашку, остался в белой футболке.

Он посмотрел налево. До дома оставалось пять или шесть кварталов. Но он не мог укрыться там и поставить под угрозу семью. Вместо этого он пересек трамвайные пути и влился в толпу людей, празднующих окончание войны у памятника Леонардо. Он пытался сосредоточиться, но в его голове все время повторялись слова из трагической арии паяца, а перед глазами стояла Анна, она плакала, умоляла о помощи, потом пуля отбрасывала ее назад, и она падала.

Пино потребовались все его силы, чтобы не упасть на землю в рыданиях. Ему потребовались все силы, чтобы улыбаться, словно и его, как и всех остальных, переполняет радость оттого, что нацистам пришел конец. Он, улыбаясь, продолжал идти по «Галерее», не понимая толком куда.

Потом он вышел из магазина и понял, куда ему нужно. На Пьяцца Дуомо огромная толпа праздновала, ела, выпивала, танцевала под музыку. Пино растворился в толпе, замедлил шаг, он улыбался, стараясь выглядеть нормальным, направляясь к ручейку людей, спешащих в собор помолиться.

Дуомо означал для Пино прибежище. Они могут преследовать его в соборе, но вывести оттуда не смогут.

Он был уже перед дверями собора, когда услышал крик у себя за спиной:

– Вот он! Остановите его! Он предатель! Коллаборационист!

Пино оглянулся и увидел, что они бегут по площади. Следом за несколькими женщинами, которые годились ему в матери, он проскользнул в базилику.

Витражные окна все еще оставались заколоченными, а потому единственный свет в Дуомо создавали поставленные прихожанами свечи, которые мерцали в разных альковах и приделах по сторонам от центрального прохода, горели свечи и вокруг алтаря. Пино ушел в сторону от приделов по левой стороне, направляясь к правому проходу и исповедальням: мрачные сооружения, не дающие уединения кающимся, которым приходится стоять на коленях перед высокой деревянной кабинкой и шепотом рассказывать о своих грехах священнику внутри.

Это было унизительно, и Пино не хотел здесь исповедоваться. Но он, по своим детским годам, когда не раз стоял на коленях перед кабинкой в Дуомо, знал, что между кабинкой и стеной есть пространство сантиметров в тридцать, максимум в пятьдесят. Он надеялся, что для него этого будет достаточно, затискиваясь за третью кабинку, самую дальнюю от больших подсвечников.

Он стоял там, его трясло, он горбился, чтобы стать менее заметным, и радовался тому, что в день освобождения, похоже, никто не пришел исповедоваться. Ария снова зазвучала в его голове, а с нею вернулся ужас смерти Анны; наконец он заставил себя прогнать из памяти эту сцену и слушать. До него донеслось бормотание женщин, произносящих молитвы. Позвякивание. Кашель. Скрип большой двери. Мужские голоса. Пино подавил желание выглянуть из-за кабинки, он ждал, слыша приближение громких шагов. Мужчины двигались быстро.