Горан Петрович - Сеансы одновременного чтения

…независимо от того, устраивались ли они в уютных объятиях друг друга, прислушиваясь к шуршанию шелка ее чулок и подкладки его сюртука…

…независимо от того, расстегивали ли они губами костяные пуговицы, цепкие крючки, щелкавшие кнопки и сопротивляющиеся застежки резинок и тянули и развязывали зубами белые тесемки шнуровки пояса, черные круглые нарукавные резинки, завязанные бантом пояса и тесные подвязки, чтобы после возвращения их не выдали следы пастельных мелков и фиолетовых чернил…

…независимо от различий, каждое мгновение можно было сравнить с небольшой вечностью, и в письмах стрелки вращались настолько быстро, что непривычный глаз не мог сразу заметить, имеются ли они вообще, настолько быстро, что постепенно истратили весь циферблат — все двенадцать римских цифр на часах, вмонтированных во фронтон виллы.

И, видимо, чтобы не упустить ни крохи столь важного и ценного для них времени, Анастас Браница все тянул и тянул с завершением совместного чтения. Потому что он все чаще задавал себе вопрос — что же дальше? Куда деваться, когда у него больше не останется ничего, о чем ей писать? Вернется ли она тогда к обычным сентиментальным романам, продолжит ли читать книги по списку своей патронессы мадам Дидье в соответствии с алфавитным расположением томов на полках Французско-сербской библиотеки? Что тогда? Как он узнает, где она? Где?

— Нет, не нужно ничего доводить до конца… Я буду писать ей до тех пор, пока в мире останется хоть одна, последняя капля чернил… Исправлять, доводить до совершенства, всю жизнь сочинять… — как-то раз проговорил он, остановившись на середине фразы.

— Имение можно расширить на восток, до самой реки… — подтвердила его мысли Наталия Димитриевич, когда он поделился с ней своими страхами. — Не отчаивайтесь, в доме всегда найдется много дел. Вот, например, что вы рассказали о кухне? Да ничего! А стоит вам только начать описывать все, что в ней есть, перечислять посуду, приборы, приспособления, основные продукты, и вы сразу выигрываете во времени. Потом, почему вы так скромно говорите о паркете? Едва упоминаете. А стоит вам ввести инкрустацию, как уже можно пуститься в детальные описания, а если еще добавить и то, как он прогибается под вашими или ее ногами? И кроме того, повторяю, по-моему, территорию вполне можно расширить на восток, до берега реки. Сделать вам это будет совсем нетрудно, с той стороны и так открываются широкие панорамы…

— Спасибо вам, вы меня просто спасли, — ответил он и в тот же день с воодушевлением продолжил осваивать новое пространство: прореживая дикие растения, высаживая новые, культурные, наполняя возникший мир росой, паутинками, насекомыми, протаптывая дорожки, соединяя их с уже имеющимися, разветвляя по территории и даже время от времени что-нибудь умышленно портя, чтобы тем самым получить возможность описывать снова. Так, например, получилось, когда он решил переделать крышу, сделав ее плоской и распределив вдоль фасада восемь фигур атлантов с воздетыми вверх руками размером в полный человеческий рост.

И разумеется, еженедельные письма к любимой продолжали бы появляться из-под его пера кто знает до каких пор, до бесконечности — Анастас Браница готов был трудиться не покладая рук, пока хватало сил, готов был потратить на это все свое земное имущество до последнего гроша — да, так бы продолжалось и впредь, если бы не вмешательство коварной действительности.

Так как Анастас Браница не замечал даже обычных дней, а уж тем более не помнил о важных датах и праздниках, он был удивлен, увидев толпу, собравшуюся вокруг памятника Благодарности Франции, на подходе и вдоль всей главной аллеи Калемегдана. В то субботнее утро он, как обычно, выпив в ресторане «Русский царь» чашечку кофе с корицей, намеревался, несмотря на угрожающие порывы ветра, прогуляться, а потом вернуться домой, чтобы продолжить письмо следующей недели, в котором речь шла главным образом о редких видах водяных цветов для рыбного пруда. Однако в аллее столпилось столько народу, что пройти оказалось невозможно, и ему пришлось остановиться. Наконец он понял, в чем дело — происходила церемония, посвященная очередной годовщине окончания Великой войны.

Гвардейский оркестр только что закончил исполнение национального гимна и складывал инструменты, в то время как вознесшиеся ввысь монументальные такты еще некоторое время вились в воздухе вместе с полотнищами государственных флагов и бахромой стягов, участвовавших в кровавых боях при прорыве Салоникского фронта, витали в кронах платанов и в складках бронзовой скульптуры работы Мештровича. Министр иностранных дел во фраке, цилиндре и лайковых перчатках как раз возлагал лавровый венок к постаменту памятника вместе с французским посланником в Королевстве Югославия, тощим верзилой с трехцветной лентой через плечо. Два генерала, сербский и французский, в сопровождении нескольких высших офицеров из стран-союзниц, в нарядных мундирах, с парадными саблями готовились проделать то же самое. Десятки участников славных битв и отступления через Албанию с закрученными усами или празднично выбритые, на груди которых поблескивали ордена и медали за храбрость, стояли по стойке «смирно». Торжественность момента подчеркивало и присутствие здесь многих видных лиц во главе с величественным патриархом Варнавы и блаженно спокойным белградским епископом, а также дам, господ, скромных воспитанниц пансиона «Saint Joseph», скорбящих представителей семейств, потерявших своих родственников на поле брани, и многочисленных бывших студентов французских учебных заведений… Мимо Браницы прошел писатель Станислав Винавер, приветствовавший его улыбкой и любезным кивком. Итак, насколько это оказалось возможно, влился в толпу и Анастас, напрягаясь, чтобы расслышать министра, в то время как новые порывы ветра вырывали из его речи старые слова: