Григорий Канович: Бедный Ротшильд

— Все евреи — родственники, — отшучивался Авигдор, в ту пору еще крепкий, не сломленный жестокой и неисцелимой хворью. — Хотя порой хороший сосед лучше родного брата.

— Это правда.

— Что касается богатых родственников, то у нас в роду их точно не было и никогда не будет.

— В жизни, реб Авигдор, нельзя заранее ни за что клятвенно ручаться. Поручишься сегодня, а назавтра, глядишь, все выходит наоборот. Ведь люди друг о друге ничего не знают — ни о своем соседе, ни о своей родне. С того дня, как мы вышли из Египта и попали в пустыню, мы действительно все стали родственниками. И если вы у меня спросите, что нас всех так породнило, то я вам сразу скажу: ожидание чуда. Каждый из нас ждет этого чуда и сейчас, только в других пустынях, — терпеливо, как учитель в школе, объяснял банщику добродушный, вечно улыбающийся Залман Амстердамский. — Но, как известно, все еврейские чудеса давным-давно положены под хороший процент и хранятся не в Каунасе, не в Еврейском банке, а в небесном банке Господа Бога, да святится имя Его во веки веков!

За аптечным прилавком Залман Амстердамский обычно почти рта не раскрывал, только коротко и ясно объяснял на идише или по-литовски, сколько на дню принимать капель, как делать клизму, как ставить горчичники или пиявки, но за пределами своего рая старался отыграться за молчаливость и выпускал на волю накопившиеся слова, как выпускают из загона соскучившихся по воле овец.

— Как хорошенько подумаешь, — продолжал с улыбкой аптекарь, — ну что нашему Милосердному и Всемогущему Богу стоит вынуть из сейфа, оберегаемого ангелами-стражниками, одно маленькое чудо и вознаградить за труды праведные вас, Авигдор, и вашего Ицика хотя бы дальним родством с бароном Ротшильдом? А ведь даже дальнее родство с ними дороже всяких денег.

Залман Амстердамский перевел дух и, насытившись красноречием, в конце добавил:

— Это было бы очень хорошо не только для вас, но и для всего нашего местечка. Представьте себе: к вам в гости приезжает сам барон Ротшильд со свитой, его у въезда в местечко хлебом-солью встречает наш бургомистр Кубилюс. А может, и сам президент Сметона. Духовой оркестр пожарных в новых мундирах и шлемах играет встречный марш, толпы евреев не сводят с автомобиля Ротшильда глаз и от радости громко хлопают в ладоши. Барон Ротшильд открывает дверцы машины и кивками благодарит всех присутствующих, а потом по-английски обращается к президенту Литвы Сметоне с такими словами: “Не продадите ли вы мне, ваше высокопревосходительство, это замечательное местечко, где живут мои дальние родственники Авигдор и Ицик Ротшильды? Желаю приобрести его со всеми жителями моего племени, чтобы провести тут с вашего позволения маленький эксперимент — создать образчик еврейского государства. Перед тем как жертвовать солидные капиталы на Палестину, мне хотелось бы воочию убедиться, способны ли мои собратья, независимо от чужой воли и указки, жить в мире и согласии друг с другом и умело управлять собственными делами”.

Бедный Ротшильд обожал слушать рассуждения Залмана Амстердамского о сильных мира сего, особенно о еврейских знаменитостях и о тех, кто с господином аптекарем разделял его взгляды на еврейское государство и поддерживал его убеждения в том, что пора всех евреев вернуть из векового изгнания на родину — на Землю обетованную.

Ицику всегда казалось, что Залман Амстердамский, добровольно перебравшийся из временной столицы — Каунаса — с ее многочисленными аптеками в родное местечко над Вилией, и рабби Гилель, получивший свой священнический сан в Вене, больше всех заслуживают того, чтобы за совершенные ими благодеяния Господь Бог выплатил им причитающиеся проценты из своего небесного банка. Первый никогда не брал денег с калек и сирот, а второй не стыдился облачаться в рубище и собирать у входа в синагогу на виду у прохожих и зевак милостыню для местечкового нищего Авнера, часто и подолгу из-за колик в печени отлеживавшегося в своей постели.

— Делать добро никогда не стыдно, стыдно его не делать. В доме Господа на стене всегда висит копилка для пожертвований, но многие богомольцы, как слепые, проходят мимо нее, поскупившись на подаяние. Зато никто из них еще ни разу не осмелился прошмыгнуть мимо моей протянутой руки, — говорил довольный своим благотворительным нищенством рабби Гилель. — Что это за мир, где трепещут перед полицмейстером, но не боятся Господа Бога!

Рабби Гилеля и Залмана Амстердамского не зря называли дарителями надежды. Они заботились обо всех без исключения бедняках в местечке, старались словом и делом облегчить их участь, но о Бедном Ротшильде почему-то пеклись с особым тщанием. Может, потому с такой охотой они и ухватились за тоненькую ниточку, связывающую его с парижскими и лондонскими однофамильцами. Если Богу будет угодно совершить чудо и тамошние Ротшильды впрямь окажутся в родстве с местными банщиками, то у сильного и смекалистого Ицика появятся другие опекуны; перед ним откроются другие двери, и он, глядишь, перестанет изо дня в день таскать на коромысле свою незавидную и непосильную судьбу.