Василий Аксенов - Кесарево свечение

Сцена наполняется звуками свинга.

ВТОРОЙ. Прекрасно помню. В конце тысячелетия мы с тобой завалились в университет Пинкертон на массовый урок свинга. То есть не мы с тобой, а старики, которые были тогда еще молодыми. Там были сотни ребят с напомаженными башками и девчонки в белых носочках. И мы плясали всю ночь с этими птенцами. То есть не мы, а они, конечно.

Начинают танцевать.

ВТОРАЯ. Давай, давай, двигайся! Больше жизни, Славка!

С безумной энергией юнцы выкаблучивают вокруг неуверенно мерцающего Фьюза. Второй подбрасывает Вторую, как заправский исполнитель свинга.

Вдруг оба останавливаются и смотрят друг на друга.

ВТОРОЙ. Я никогда не думал, что ты такая.

ВТОРАЯ. Какая?

ВТОРОЙ. Ты сводишь меня с ума.

ВТОРАЯ. Это ты почему-то сводишь меня с ума.

ВТОРОЙ. У меня все налилось вот здесь. Потрогай.

ВТОРАЯ. Ты стал просто каменным здесь. Положи мне руку вот сюда.

ВТОРОЙ. Ты мокрая здесь. Дай я сниму с тебя вот это. Пусти меня к себе.

ВТОРАЯ. Боже, как я люблю тебя! Уйдем туда, за ширму, как они обычно туда уходят.

ВТОРОЙ. Дай мне пронести тебя туда, любимая моя!

Он уносит ее на руках. Под замирающие звуки танцевальной музыки, за ширмой, почти невидимые публике, они начинают предаваться любви. Невразумительное бормотание, повизгиванье, стоны, смех, мычание, толчки.

Через сцену между тем Петух и Попугай в торжественно замедленном движении, довольно нелепом при их неуклюжести, прокатывают на колесиках носилки с останками Мстислава Игоревича и Натальи Ардальоновны. Болтаются его рука и ее нога.

Вдалеке, один за другим, слышатся два всплеска. Останки преданы морю.

Из темного угла, где совершалась любовь, в просцениум выходят, держась за руки, юные Слава и Какаша. Не отрываясь, смотрят друг на друга. Опускаются на пол.

СЛАВА. Что-то невероятное произошло с нами. Интересно, как к этому отнесутся старики?

КАКАША. Какие старики?

СЛАВА. Тут были какие-то старики, но я не могу их точно припомнить.

ДОМ. Здесь больше нет никаких стариков.

КАКАША. Ты слышишь, Славка-роднульча, здесь нет никаких стариков. Здесь только мы с тобой. Ты и я, больше никого.

СЛАВА. Да, только мы с тобой. Насовсем. Вот что с нами произошло. Мы с тобой соединились, роднульча.

КАКАША. А ты помнишь, Славка, как мы с тобой встретились? Помоги мне. Где это было и когда?

СЛАВА. Это случилось в августе, год не помню. На Елагином острове в устье Невы. В гребном клубе «Спартака». Я там работал сторожем.

КАКАША. А мы туда с девчонками двинулись, потому что узнали, что ребята там нюхают клей и курят туркменскую анашу.

СЛАВА. Я услышал, что на мостках какие-то девчонки шалят, и пошел к вам. Вы принесли три бутылки «Солнцедара», но у меня и у самого был запас крепленой бузы.

КАКАША. Ты приближался с двумя веслами на плече и на фоне заката казался почти силуэтом. Я была просто поражена. Кто это? Как, ты не знаешь, удивилась Милка Штраух – одноклассница, да ведь это же Славка Горелик, великолепный антисоветчик!

СЛАВА. А ты была вся залита закатным светом. Болтала ногами в воде. В тебе было столько озорства и тревоги! Я сразу понял, что ты – моя! Неотразимая зеленоглазая бестия!

КАКАША. А я боялась, как бы тебя Милка или Никитина не подцепили. Потом-то я им просто сказала: сваливайте, подруги, Славка – мой!

СЛАВА. Быстро стемнело.

КАКАША. И мы остались одни.

СЛАВА. И не могли уже оторваться друг от друга, вот как сейчас, почти восемьдесят лет спустя.

КАКАША. И трахались до утра на мостках. Ты меня просто измучил. Тридцать один совокуп – я считала! У меня весь живот ввалился.

СЛАВА. Таков тогда был мой принцип: трахаться так, чтобы у нее весь живот ввалился.

КАКАША. Нахал. Ты всегда был нахалом.

СЛАВА. А ты была мучительницей нахала. Еще школу не кончила, а была учительница-мучительница.

КАКАША. Это мне нравится – учительница-мучительница.

СЛАВА. А в перерывах мы пили бормотуху и смолили шмаль.

КАКАША. И пели разные песенки. Репертуар тогдашней подпольной молодежи. (В руках у нее появляется гитара.) Давай вспомним нашу любимую.

ОБА.