Василий Аксенов - Кесарево свечение

ДОМ. И вот теперь он умирает. И она с ним. Осталось десять минут до их конца. Перед концом все-таки следует вспомнить бунт этого, как тогда говорили, «нового русского». Новейшего из новых, руссейшего из русских, хоть и еврея частично.

После того как он нахапал гигантский капитал, он стал одержим двумя сильнейшими, почти метафизическими идеями: спасением своей пропавшей любви и спасением человеческого воздуха, как бы широко эти вещи ни понимались. Мир, по его мнению, начинает задыхаться от пердежа, от неумеренного выпуска сероводорода, и от тупого, укоренившегося в обиходе вранья, что равносильно сероводороду. Каждый, пусть даже малый, акт вранья и лицемерия, а также трусости, может быть, даже особенно трусости, добавляет газа к общему нарастающему зловонию. Воздух, в котором человеческой расе дано возникнуть, произрасти и истлеть, становится непригодным для этих благородных целей.

План его был прост, хотя на первый взгляд и невыполним: освободить свою любовь из оков сексуального рабства, вдвоем оседлать похищенный атомный крейсер «Аврора», который уже в те времена был близок по своему интеллекту к нынешнему высокоразвитому дому, хотя и отличался от него ярко выраженным женским началом, и предъявить ультиматум центру всемирного бздёжа, постсоветской Российской Федерации. Превратив свое колоссальное богатство в мешки наличных, он колесит по всему миру, словно заблудившийся крестоносец, и подрывает устои больших и малых мафиозных структур.

Из всех российских новобогачей он был единственным бывшим политзаключенным. Комсомольские гангстеры устроили на него всемирную охоту, но он умудрился уцелеть. Одного за другим он убивал на дуэлях обладателей своей почти уже превратившейся в миф Наташи-Какаши или откупался от них миллиардами долларов.

Человек гумилевского склада, да к тому же еще рожденный кесаревым сечением, он не знал чувства страха и, похоже, даже искал опасность. Только в старости, весь составленный из пересаженных органов погибших в катастрофах людей, он стал бояться смерти.

И вот теперь он умирает. Осталось семь минут. И вместе с ним умирает его вечная любовь, в которую до семидесяти пяти лет неизбежно влюблялись все мужчины в мире, за исключением японцев. Та, что увела Россию на Запад и, только глубоко состарившись, позволила китайским красным утянуть ее обратно. Та, чьи песни до сих пор распевает альтернативная молодежь. Та, которая с трибун конгрессов могла убедить даже голливудских продюсеров прекратить их пердеж. Та, которую справедливо называют Женщиной Двух Столетий. (Прислушивается.) Теперь я слышу звуки их агонии. Хрипы, хлюпанье, кудахтанье – это звуки последней минуты. С шумом из обоих выходят газы. Струятся жидкости, прозрачные и не очень. Не хуже старца Зосимы, они в эти секунды распространяют зловоние. Все. Тела неподвижны. Если бы я не был просто их домом, я последовал бы за ними. Теперь я пуст. (Допивает свое виски и уходит.)

Сильный луч, словно направленный прямо с Овала, озаряет террасу. Юноша и девушка продолжают возиться вокруг телескопа.

ВТОРОЙ (хохочет). А я вижу тебя и только тебя!

ВТОРАЯ. А я вижу тебя и только тебя! (Заливается смехом.)

ВТОРОЙ. Да ну тебя, Какашка Вторая, там только ты, и только ты. Там вообще никому нет больше места – только тебе.

ВТОРАЯ. Ты меня разыгрываешь, Славка Второй, там ничего нет и быть не может, кроме твоей румяной физии.

Неожиданно для самих себя они кладут руки друг другу на плечи и застывают. Они в смятении. Не понимают впервые возникающего чувства.

ВТОРОЙ (снимает руки с ее плеч). Послушай, Наташка Вторая, наши старики уже спят. Есть предложение. Давай-ка вытащим из бара бутылку шампанского и хорошенько напьемся! Ну, как они это делают – ты же видела.

ВТОРАЯ. Ну, Славка Второй, ты даешь! Вот уж никогда от тебя такого выступления не ожидала! Напиться шампанского? А разве ты забыл, как нам на ферме говорили: не ходите в ресторации, не губите репутации, кто шампанского напьется, утром горько ужаснется?

ВТОРОЙ. На фиг эту ферму! Не было никакой фермы!

ВТОРАЯ. Ура! Не было никакой фермы! Ура шампанскому!

Прыжками слетают с террасы на веранду. Хлопок шампанского. Пена. Хохот. Бутылка мгновенно опорожняется.

ВТОРОЙ. Фу! Потрясающее впечатление! Весь мир мгновенно преобразился, как… как я не знаю что! Весь мир как бы затанцевал, Какаша Вторая.

ВТОРАЯ. Верно, верно, все как-то затанцевало в стиле ретро. Как старики наши иной раз начинают танцевать, подзарядившись от Фьюза и нахлебавшись шампанского. Все эти танцы конца двадцатого века – диско, ламбада, макарена. Но больше всего из их танцев мне нравится свинг. Даже для них этот свинг считается какой-то древностью, но они танцуют его с таким смешным азартом. Помнишь, они говорят, что в конце тысячелетия свинг вдруг снова вошел в моду?