Дмитрий Вересов - Тихий Дон Кихот

В руках Перейкина вдруг появилась гитара. Он что-то стал рассказывать, одновременно подтягивая колки, сопровождая свою речь струнным перебором, как на литературном вечере. Потом запел довольно обычным голосом, но с таким чувством и удовольствием, что всем захотелось и слушать, и подпевать одновременно. И хотя песня была его собственного сочинения, то есть слов ее никто не знал, Акулина приладилась допевать за Перейкиным окончания слов.

Даже через медовое опьянение Аня расслышала в песне Владислава множество нелепостей, откровенных заимствований и литературных штампов. Тема тоже была довольно расхожей: зима, деревенская околица, девушка с пустым ведром, студеный колодец… В какой-то момент она перестала следить за текстом и почувствовала, что падает в этот темный колодец, как Алиса или набоковская Аня. Голова стала перевешивать, и чтобы не лететь вверх ногами Аня очнулась.

Ее настоящая, не кэрролловская, не набоковская голова, ткнулась в плечо Корнилова. Этот жест был вполне нормальным и не выдавал ее опьянения окружающим. Жесткое плечо мужа было неудобно, оно двигалось, волновалось, сопровождая убедительную речь, к кому-то обращенную.

– Ты, Миша, боишься женщин, – услышала Аня голос Влада Перейкина, – поэтому ты несвободен.

– Это я боюсь женщин?

Аня почувствовала, как пальцы мужа подергали ее за ухо и стали приближаться к носу. Руки ее еще не слушались, поэтому она решила защищаться зубами, но агрессор успел отдернуть руку.

– Вот видишь! – обрадовался Перейкин. – Вот как боишься! Аню, свою жену, боишься…

– Аню я не боюсь, – возразил Корнилов и дернул плечом.

– Перестаньте говорить обо мне в третьем лице, – пробормотала Аня. – У меня от этого голова идет кругом, как в чугунном котелке…

– Святые отцы ушли на службу? Давай, Миш? А то я от медовухи уже жужжать начинаю, – Перейкин откуда-то из-под стола достал бутылку французского коньяка. – Акуль, ты не выдавай нас… Говорю, не выдавай нас! Наш человек, проверенный…

Акулина нырнула в свою заветную дверь и вынырнула уже со множеством холодных закусок на подносе.

– Ну, зачем ты? Это же не водка, – вздохнул Владислав, но блестящий грибочек все-таки подцепил кончиком ножа. – Акуля, вот разведусь в этот раз, заберу тебя отсюда. Пойдешь за меня замуж? Куда ты все время убегаешь?.. Думаешь, Миш, я треплюсь? Возьму вот и женюсь, сделаю ей операцию, выпрямлю нос. Ты мне еще завидовать будешь.

Они выпили сразу помногу, захрустели солениями.

– Я иногда тоскую о тех женщинах, еще не эмансипированных, – заговорил Перейкин, оглядываясь на дверь и разливая коньяк в чайные кружки. – Представь себе жену, которая ничего не понимает из нашей беседы. Разумом совершенное дитя! Пробка! Но сердцем зато чувствует все. Ты бы хотел такую жену?

– Согласен, – ответил Корнилов, но не на последний вопрос. – Кто сказал, что логический ум – не порок, а добродетель? Женская логика, женская логика… Не нужна женщине логика. В этом ее добродетель…

– Вот ты и попался! – обрадовался Перейкин. – Как там у вас, следователей, говорят? Вот я тебя и расколол. Скажи мне теперь, что ты не боишься женщин?.. Вот ты говорил про богатство, большие деньги. Тебя это мучает, а меня нет. Я сегодня такой же свободный, как и раньше, когда работал училкой на полставки…

– Училкой?

– Ну, учителем, – поправился Перейкин. – Сначала основы философии и религии гимназистам преподавал, а потом английский. Ко мне на уроки даже учителя приходили, послушать про дзен-буддизм и ницшеанство.

– Не сомневаюсь, – буркнул Корнилов.

– Не сомневаюсь, – повторил за ним Перейкин. – Тебя вот мучает, что ты не можешь такую женщину, как Аня, обеспечить? Особняк, яхта, заграница… Мучает? Ломает? Не хочешь, не отвечай. А мне совершенно это неважно. Светка, конечно, без этого уже прожить не может, а я могу. И без нее могу. Ведь это здорово, что мы сначала испытываем влечение, страсть, бурю, а потом охлаждение, разочарование, успокоение. Этот закон природы прекрасен. Потому и умирать вовремя не страшно. Ниточки ослабнут, перетрутся. Что тут терять? Главное ведь с тобой так и останется навсегда…

– Я тебе не верю, – сказал Михаил.

– Что душа бессмертна?

– Нет, что для тебя все это так просто: деньги, собственность, особенно, семья, отношения с женой.

– А вот я женюсь на Акулине, тогда увидишь, – ответил Перейкин и выпил, не дожидаясь собеседника.

– Какая свобода? Тебя деньги никуда не отпустят, даже если ты задумаешь все бросить, все свои коммерческие дела послать подальше. Они тебя найдут в скиту, в деревне рядом с Акулиной и предъявят счет.