Туз перебил: «Как тебя зовут-то хоть, Липатова?»
«Неужто до сих пор не знаешь? А коли так, и знать ни к чему, – премудро ответила она. – Поверь, долгожители в некотором смысле – второгодники, никак экзамены не сдадут»…
Это было осенью, на курьи именины, в истинный полдень. Тузу исполнилось ровно пятьдесят два года, или шестьсот шестьдесят месяцев, или 18 тысяч 980 дней, или один миллиард 639 с лишком миллионов секунд, что вполне уже сопоставимо с вселенскими величинами.
Он глянул в самую середину солнца – средоточие зенита, надира и будущей черной дыры. Все расплылось твореным золотом. Стало душно, как цыпленку в скорлупе, когда настало время вылупиться. Отворился родничок на темени, соединивший трепещущей нитью с небесами, и поплыла его кудряво-лысеющая голова в необозримые дали, где проступали вершины индейских вулканов и невысокая гора Моисея, и даже чело Господнее Джомолунгма, но и другие, не виданные в этом мире.
«И всякий остров убежал, и гор не стало… Бурный ветер шел от севера, великое облако и клубящийся огонь, и сияние вокруг него… А из середины его как бы свет пламени из середины огня… Слышался шум крыльев и многих вод»…
Гроза вдруг разразилась над пирамидой Солнца. Хлестали молнии, как ливень, и так насытили силами небесными, что разглядел все вдоль и поперек – вглубь, вширь и в полноту. Видимое услышал, а слышимое увидел.
Земная ось ходуном ходила, стремительно вращая вселенский жернов, откуда открылась, как на ладони, вся жизнь. И в то же время наблюдалось со стороны само колесо обозрения, а в каждой люльке он сам, с младенчества по эту пору.
«Вид колеса был как вид топаза, и казалось, будто колесо находится в колесе, а ободья их высоки и страшны были они – ободья их полны были глаз»…
Будто вакуумный лимпиадор тянул его в жесткий коридор, где бывал уже не раз, рождаясь невольно – монголом и русским, литовцем и евреем, ацтеком и цыганом, корсаром и бароном, лордом и Байроном, Адамам, Евой, Иудой и – в тот же миг был высосан из плоти пустотным очистителем. Не очень-то и упирался. Правда, кто-то пытался удержать, дуя в рот, назойливо стучась в грудную клетку.
«Бросил, Иуда!» – услышал далекий вопль Липатовой.
А вслед за ним нарастающий гул – шепот Венеры, напев Луны, рев Солнца – голоса небесных сфер, звуки рая.
И время не то чтобы совсем кончилось, но изменилось, став зримым, как медленно с шорохом истекающий свет, подобный заключенному в часы карибскому песку, – можно остановить и пустить вспять. Туз двинулся по нему, точно по руслу иссохшего ручья. Узка дорожка, да обхода нету…
Миновал восемь преисподней, достиг девятой, однако и эту пролетел насквозь. Влекло дальше, через дюжину небес в пупок огня, к туманному зеркалу дня и ночи, где отразился дедушкой самому себе и угодил в место двойственности, припав к грудастому древу познания из шестнадцати букв, расположение которых вновь позабыл.
Под древом стоял огромный стол, а за ним множество вкушающих. «Тайная, что ли, вечеря?» – подумал на новый лад, узнавая себя в каждом.
Восстал впереди Великий Предел, родственный веселому и зыбкому барселонскому Святому Семейству, и распахнулась ветреная пустота, откуда доносился лишь шорох – «Шу-у-у-у!» Взвихрились управляющие вселенной могучие силы ме, унося от «У» и оставляя совсем безумным, так что не мог уловить никакой сути в том, что было, есть и будет.
Вообще ничего не понял, – ни тайну первородного греха, ни триединство, ни темную основу. Да что там – даже не узнал, как звать Липатову! Все кануло и стало безразличным. Вполне по вере воздалось. Уже погасла мысль, уже язык немел. Что рай? Лишь отзвук отдаленный слова, лунный свет, неверный, зыбкий…
В самом конце испытал вдруг дуэнде, возносящее по лествице к полному покою, какой может быть только после длительного сношения с жизнью.
Вроде бы освободился, уняв волнение дхарм, но тут же вновь начал обретать чувства, просыпавшиеся медленно и незаметно, как орхидеи под лучами восходящего солнца. А когда они распахнулись, сейчас же возникли свежие желания и тревоги, необъяснимые здешними словами…
И Господь Господа его принял за своего без лишних вопросов – все зная, бесконечно прощая и понимая.
Настаиваю на своем суффиксе, как говорил боцман дон Кохо. Нужна тут маленькая увеличительная подставка…
Роман Туза издали в виде серии веселых картинок с печальным эпиграфом из Байрона. Груша получила за него больше денег, чем за землю предков по реституции.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу