Римма Глебова - Мистические истории

Я открыл дверь. Хахаль вошел и вытащил что-то из-под плаща. Я опустил глаза и увидел в руке у него блестящий молоток.

– Накажут, – прошептал я. Он усмехнулся и занес молоток. Но прежде я от страха рухнул на пол без сознания.

Теперь я лежу в комнате с белыми стенами и смотрю все вверх, вверх. Внутри больше не щелкает. Когда не лежу, тоже смотрю, до боли в шее. А чего туда смотреть? Вверху пустота. Я иногда плюю туда, но плевок падает вниз, и я ни разу не успел увернуться. Хахаль меня навещает по субботам. Каждый раз он говорит одно и то же, что я скоро выздоровлю, просто у меня случилось временное затмение после смерти любимой жены Лусинции.

– Кого-кого? – переспрашиваю я.

Он не отвечает и отводит глаза в сторону. Однажды мне это надоедает, и я говорю ему:

– Вот если бы я… Ну, допустим, если бы не она сама, а я ее, мне бы дали большой срок, правда?

– Правда, – сказал хахаль.

-А больше никто, нигде не наказал бы, правда?

– Правда, – кивнул он. – Если ты атеист, – уточнил он.

– А если не атеист?

– Тогда ты был бы наказан… там, – он посмотрел в белый потолок, – после смерти.

– Как? – спросил я, и тут увидел его взгляд, темный и пронзающе глубокий, обращенный прямо внутрь меня, и сладкий страх-ужас затопил меня всего, и я ощутил в том месте, куда он смотрел, болезненный щелчок. Неужели он посланец оттуда и явился проверить меня до конца? Откуда – оттуда? Я что, на самом деле решил с ума сойти?

– Ха-ха-ха! – рассмеялся я. – Там, – я поднял глаза вверх, – нет ничего и никого. Атеист ты или нет, все равно. Если и есть там кто или что, то оно спит. И не час, а спит всегда.

– Что? – не понял он.

– А то, – ответил я. – Иди, я спать хочу. И больше не приходи, ты мне надоел.

Внутри опять щелкнуло, и я умер. Немного не дожив до пятидесяти.

Всего чуть-чуть. Но я ведь собирался жить еще долго.

«Инфаркт», – последнее, что я услышал. За что?

«Как после вековой разлуки

Гляжу на вас, как бы во сне

И вот – слышнее стали звуки,

Не умолкавшие во мне…»

Ф. Тютчев.

Лучше бы он ее не встречал. Не видел никогда. Морщины, от крыльев носа к увядшему рту, опущенные плечи, тусклые равнодушные глаза. Правда, ее глаза несколько ожили, когда она узнала его, даже блеснуло в них что-то прежнее, живое. Даже одна слезинка скатилась по бороздке ко рту, бледному и ненакрашенному. Все-таки растрогалась. Хотя никогда не любила его. Какие были у нее глаза – этого не забыть. Большие и удлиненные к вискам – как на изображениях Нефертити, – цвета потемневшей листвы перед осенью, а когда она радовалась, они светлели и становились ярко-малахитовые, радовалась она часто и беспричинно, словно ждала ежеминутно прекрасного подарка от судьбы. Тем горше было видеть ее сейчас такую, невозвратимо и безобразно увядшую. Так скоро! Ей всего-то около сорока. Многие женщины в этом возрасте выглядят потрясающе. Так оденутся и раскрасятся, грудь вперед, каблуки чуть ли не в полметра – невольно голову свернешь вслед. На Тине же и следов косметики нет. А одежда – Бог мой! – на каком складе для бедных она ее подобрала!

Конечно, он всё понял – после всего того, что она ему рассказала, когда он пригласил ее в первый попавшийся, но довольно стильный бар на чашку кофе.

До косметики ли ей и внешнего вида, когда муж – опустившийся алкоголик (эх, Витька, Витька!), сын, уже шестнадцатилетний, – даун, помещенный, наконец, с большими затратами недавно в клинику. Взвоешь от такого расклада. Ах, Витька, мразь ты и сволочь, такую женщину загубил…

Арнольд (Нолик – называли его в детстве, в школе, и в институте тоже) смотрел на Тину, как она сидела не слишком удобно на краю стула и всё оглядывалась по сторонам – видно, давно не бывала в таких местах, как, нагнувшись над тонкой фарфоровой чашечкой, вдохнула аромат свежесваренного кофе и прикрыла глаза с густыми темными ресницами – только ресницы и остались от прежней Тины.

Он чувствовал, что, после того, как она ему всё рассказала о себе, ей тягостно сидеть перед ним, но встать и уйти – невежливо, а ему тоже не хотелось так сразу оборвать эту нечаянную встречу, и Арнольд заказал еще две чашки кофе и пирожные. Тина не возразила.

Он смотрел, как она пьет маленькими глотками кофе и аккуратно откусывает пирожное, стараясь почти не открывать рот. Думает, он не заметит, что сбоку у нее нет двух зубов. Наверное, супруг выбил, а вставить – где ж ей деньги взять. Тина, Тина… что с тобой жизнь сотворила. Да не жизнь – сама, своими руками устроила себе такое «счастье».