Бородатый недоуменно смотрит на нее как на полоумную и, брезгливо отцепив пальцы женщины от собственного рукава, шагает в сторону.
— Постойте, — она пытается преградить ему дорогу, — вы же сами говорили, один против банды…
— Парни, чего стоим? — надменно спрашивает у милиционеров спутник бородатого, тот, кто раньше дудел в рог. — Чего ждем?
Два лейтенанта подхватывают Валентину под руки и, одним движением приподняв над землей, отбрасывают к парапету.
— Постойте! — уже плохо соображая, что делает, кричит Валентина. — Ванечка не виноват! Он сестру защищал и Бимку!
Впрочем, бородатый со свитой ее уже не слышит.
— А вы что, правда мать этого убийцы? — выросла перед ней дама с огромным доберманом на поводке.
— Какого убийцы? — понимая и тоскуя от этого понимания, переспрашивает Валентина.
— Который девочку убил!
Доберман сонно взглянув на Валентину, широко зевает, обнажив громадные белые клыки.
— Ваня не виноват! — шепчет она, не в силах отвести глаз от страшной пасти.
— Конечно, не виноват, — зло ухмыляется дама. — Яблоко от яблони… Мать в шабашах участвует, сын убивает. Я бы вас вместе судила!
— Да расстреливать таких надо! — влезает мужчина в кожаной кепке, и Валентина вдруг видит, что вокруг них образовалась довольно внушительная кучка народа.
— Сегодня они кавказцев бьют, завтра на своих пойдут!
— Да они и сегодня кого-нибудь замочат! Видали, все стриженные и в ботинках для драки. Их тут накрутили, сейчас попадись кто под руку!
— А и попадаться не надо, сами найдут.
— Вы что, народ, это же не скинхеды, это — язычники, они только языком болтать могут! — выкрикивает щуплый паренек.
— Одна малина! Слыхали, что ихний жрец говорил? Кровью, говорит, надо смывать заразу с нашей земли!
— Да это он образно.
— Ничего не образно, они с фашистами давно в одну дуду дуют. У них теперь обряд посвящения такой — через кровь. Пока инородца не замочишь, в секту к язычникам не принимают. Инициация называется.
— А власти куда смотрят?
— Вы что не видели, как их милиция сегодня охраняла? И ни одного рядового, сплошь офицеры!
— Да власти просто выгодно, вот и потворствует.
— Чего выгодно, чтоб убийства были? Вы уж совсем!
— Конечно! Живем все хреновей и хреновей, кто-то же в этом виноват? Вот власти нам и подставляют виноватого, чтоб пар выпускали.
— Точно! Сволочи! Фашисты!
— Бог к терпимости призвал, — тонко и возвышенно провозглашает какой-то тщедушный дедок. — Учил, что все люди — братья, а тут нашу истинную веру попирают…
— Это что за митинг? — возникают за спинами спорящей толпы два огромных плечистых парня. — Кого это вы тут фашистами называете? Нас? А ну, смотри мне в глаза! — разворачивает один из них особо разгоряченного спором мужчину в кожаной кепке. — Я — фашист?
Мужчина вжимает голову в плечи и выскальзывает из толпы, за ним, поддергивая собаку, ушмыгивает дама с доберманом. Народ стремительно рассасывается, будто тает.
— Это ты тут про Бога и веру разорялся? — Один из парней хватает за куртку пытающегося улизнуть дедульку. — Говоришь, твой бог терпимости учил? Крест носишь?
— Ношу, — испуганно кивает дедок, инстинктивно прикрывая шею.
— А ну-ка!
Парень запускает руку под шарф старичка, с силой дергает, показывая не успевшим уйти и теперь уже застывшим от страха людям цепочку с болтающимся на весу крестиком.
— Крест жидовский, с трупом бога, — громко и торжественно начинает он, закручивая цепочку на толстый палец, —
сломан мною пополам.
Коловратного дорогой
Я иду к Ирий-Вратам!
Да, Христосову породу
Сжег во прах Ярилы луч.
То мне Сварог дал Свободу!
Я — словен! И я могуч!
При последних словах этого жуткого и мрачного, как кажется Валентине, стихотворения парень разматывает цепочку обратно. Бросает крест себе под ноги на блестящую гранитную плитку набережной и весело припечатывает каблуком. Для пущей уверенности лихо подпрыгивает и опускает тяжелый ботинок на крестик еще раз.
— А ну, кыш отсюда, морды еврейские! — грозно шикает второй здоровяк. — Все по домам! И чтоб носа не высовывали, пока не разрешим!
Замершая в оцепенении публика, с готовностью повинуясь приказу, тут же порскает в стороны.
— А ты, тетка, чего застыла? — обращается к Валентине декламатор. — Брысь!
Когда Валентина добежала до Дворцового моста и оглянулась на Стрелку, оказалось, что на просторном, радостно освещенном новогодней радугой полукруге нет ни души. Даже теней только что гомонившего народа не осталось. Пустынно, диковато, особенно от разноцветных огней, скачущих сквозь серую морось.
Читать дальше