М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 2

Замечание об иудаизме было уместным.

- Ветхий Завет, - Рихтер пожевал губами, - это первый проект истории.

- Вы верующий?

Рихтер безусловно верующим не был. Соломон Моисеевич чувствовал себя ветхозаветным евреем потому, что Ветхий Завет воплощал закон истории. Ветхозаветным фанатизмом объяснялось и бытовое равнодушие Рихтера. Он не замечал потребностей иных людей, но равным образом и сам не испытывал потребностей. Исполнить завет, поесть сладкое, побеседовать об истории с хорошенькой женщиной - этим желания ограничивались. Жена пеняла ему за интерес к молодым девицам, но Рихтер упреков не принимал. Объяснить даме, как устроен мир, - что в этом плохого?

- Представьте себе, Юленька, - сказал Рихтер, - вот, скажем, у Баринова есть план, как делать газету. А другой план будет у вас, а третий - у кого-нибудь еще.

- У собственника газеты, - подсказала Мерцалова.

- У собственника, - поморщился Рихтер, - у его конкурента, у политика, и у всех разные планы. Получится у вас газета? Нет, результатом будет хаос. Однако верный план все-таки существует, хотя он забыт. Проект истории можно исказить, но отменить нельзя.

Нет ни эллина, ни иудея - это сказано апостолом Павлом не для того, чтобы уравнять евреев в правах с греками (так стало казаться века спустя из-за антисемитской практики), но, напротив, чтобы смирить гордыню еврейского народа, и всякую гордыню вообще. Есть помимо евреев и другие народы - они тоже имеют свою логику существования. Однако следует отказаться от любых исторических амбиций - следует пожертвовать ими ради христианской любви. Хотя исторический проект иудаизма ставит наличие иных историй под сомнение, хотя тоска по эллинизму сталкивает греческую историю с иудейской - есть нечто, что растворит в себе обе эти истории.

Согласиться с этим в полной мере иудей не может: историческое сознание заставляет его считать любое изменение - развитием генерального плана. Существует единая история, и традиционно иудей рассматривает личные неприятности как беду, случившуюся с миром. Во многом это верно: деспотические режимы столь часто устраивали гонения на евреев, что антисемитизм сделался тестом, по которому легко проверить степень озверения режима. Данное правило должно бы распространяться на любой народ, на любое существо. Закон первого проекта (или проект истории, что в данном случае, едино) так не считает. Если субъект в истории не находится, то его просто нет - и сострадать некому. Разменянное на мещанство, чувство исторической избранности породило наивный бытовой эгоизм. Директор ателье (дантист, парикмахер, банкир) не понимает смысла своего избранничества - но оттого не менее горделив. Родовое сознание подсказывает ему: именно он является оселком истории, а русский сосед, тот - просто живет. Спор о субботе и человеке для иудея не имеет смысла. Отмени субботу, говорит закон, и человека - т. е. «другого» - не будет тоже, он попросту перестанет существовать. Вот ответ, который должны были бы произнести фарисеи, в сущности, они и произнесли его, осудив Иисуса на распятие.

Позиция настолько сильная, что практически любое деспотическое государство воспроизводит эту логику - прежде всего в антисемитских кампаниях. Говоря проще, всякий тоталитарный режим сталкивается с тем, что должен подменить собой иудаизм - коль скоро настаивает на единой логике развития; иудаизм ему прямой соперник. Если первый, главный закон отменить нельзя - значит, тиран должен его носителей уничтожить. Соперничество между тоталитарными порядками и Заветом привело к геноциду, погромам и Холокосту. Кровь, добавленная к исторической идее, сообщила ей небывалую крепость. Кто не с нами, тот против нас, - старый, надежный лозунг сгодился многим. Логика рассуждения сталкивала фашистов прежде всего с евреями: как с конкурентами на обладание исторической истиной. С изумлением следует констатировать, что так называемые исторические проекты (парадигмы, как выражался Рихтер) обретали жизнеспособность, лишь вооружившись логикой иудаизма. С иудейским фанатизмом испанские инквизиторы, фашистские легионеры, консервативные лидеры, плутоватые демократы кроили мир по своему сценарию.

Глядя на амбициозных политиков, Рихтер испытывал раздражение: ворюги пользовались его терминологией.

- Понимаете, Юленька? - спрашивал Рихтер. - История в опасности, понимаете? Я вам объясню. Сначала был один план - его не сумели исполнить, потом не справились с другим, потом с третьим - но не следует отказываться от общего замысла!