М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 2

Если первая парадигма воплощала веру, вторая - красоту, третья - знание, то четвертая, новая, в коей нужда именно сейчас, перед лицом хаоса, четвертая парадигма должна воплощать право. Это должно быть Право с большой буквы, такое, что обладает большими правами, нежели сиюминутные привилегии, розданные чиновникам и генералам.

Соломон Моисеевич предчувствовал, что новая концепция истории должна родиться из этой крепости - это должен быть всемирный Проект права.

Рихтер рассеянно прихлебывал чай, отвечал на реплики Юлии Мерцаловой. Время (его время, то, в котором жил он) неслось неимоверно быстро, точно самолет в пустом небе истории. Небо свивалось в спирали, свистело и выло, а Рихтер сжимал штурвал самолета, определяя курс.

Однако и летчикам свойственно испытывать голод. Соломон Моисеевич как обычно протянул руку вперед и пошевелил пальцами. Обыкновенно домашние угадывали его желание и вкладывали в пальцы Рихтера искомые продукты. Как на грех, Татьяна Ивановна закрылась у себя в комнате, Юлия Мерцалова была не подготовлена к капризам старика, а сыр и колбаса не были обучены специально, чтобы примчаться с кухни и предложить себя пророку. Никто их предварительно не намагнитил, а рука Рихтера была не металлическая, - сами по себе предметы в руку Соломона Моисеевича не прыгнули. Рихтер с недоумением посмотрел на свою руку, взглядом послал упрек в сторону кухни и снова пошевелил пальцами. Рука осталась пустой, сыр и колбаса равнодушно лежали на тарелке. Сыр и колбаса изображали независимость от его, Рихтера, воли. Так и события социокультурной эволюции: они протекали будто бы сами по себе, независимо от генерального проекта, независимо от воли творца. Но срок придет, и они обретут должное место в истории. Ведь и сыр рано или поздно - не избежит своей участи: будет съеден.

Четвертый проект всемирной истории положит конец власти вещей. Когда он будет принят к исполнению - тогда даже сыр и колбаса подчинятся этому закону. Тогда наступит Царство Свободы, о котором возвестили Христос и Маркс. То, что находится по ту сторону материального производства, то, что в третьем томе «Капитала» именовано Царством Свободы, есть не что иное, как воплощение первоначального Завета. Покорятся ему и неразумные правители Земли, которые наивно полагают, будто двигают армиями и народами.

Татарников, когда слышал такие рассуждения, морщился.

- Не люблю проекты, - кривился он. - Обещания и вранье. Слова «демократия» и «патриотизм» уже опорочены, и смысл слов испоганен. И слово «право» изгадят.

- Шаманы, - отвечал Рихтер, - сначала наделили вещи силой, потом вещи перестали их слушаться. Но история найдет выход.

- Вы сами, Соломон, первый шаман, - говорил Татарников, - из истории сделали жертвенный камень.

- А пророк Исайя? - Соломон Моисеевич приводил имена предшественников и воодушевлялся их правотой. - Даниил? Иеремия? Карл Маркс? Они шаманы, по-вашему?

Татарников виновато разводил руками.

- Не сердитесь, Соломон, это идеология, а не наука. Не люблю идеологии.

- Пророки, - торжественно говорил Соломон Моисеевич, - научат человечество, спасут труждающихся и обремененных.

Татарников печально глядел на своего старого друга, а Татьяна Ивановна (во время провиденциальных бесед она, как правило, мыла пол) в раздражении бросала тряпку на пол.

- Человечество, мать вашу, - доносилось из коридора, - воду в унитазе человечество спускать будет?

Соломон Моисеевич плотнее прикрывал дверь кабинета, чтобы посторонние звуки не отвлекали от главного. Найти выход из общей беды было возможно - лишь частные и вздорные случаи, вроде неисправной канализации или судьбы Инночки, представлялись неразрешимыми. Судьба Инночки была туманна и для самой Инночки. Если у человечества в целом и оставались кое- какие шансы, то у Инночки их не было.

Отношения с художником зашли далеко, но что следует из этих отношений - было не вполне ясно. Она по-прежнему жила в убогой квартире на Аминьевском шоссе, смотрела вечерами телевизор и раз в неделю отправлялась на свидание к Струеву - спать с ним на серых простынях. Наступало неотвратимое утро, и утром счастья не было. Струев сказал ей «люблю», но что в его устах это слово значит, было непонятно. В обыкновенных историях (а именно такие и рассматриваются как счастливые) мужчина сам понимает, что пора сделать решительный шаг, однако случаются люди, которые с решениями не торопятся. Эта неопределенность может тянуться годами. Молодые девушки в таких ситуациях зовут избранника на семейный обед и знакомят с родителями. Возлюбленный является в их дом, краснеет, заводит жалкий разговор с отцом семейства, страдает, норовит убежать. Его кормят салатом из огурцов, вареной курицей, наливают жидкий чай. Если семья ведет себя правильно, если стратегия разумна и давление на совесть молодого человека осуществляется деликатно, но неотвратимо, то положительный результат обеспечен. Молодой человек проникается сознанием неизбежного и после невкусного ужина просит руки молодой девушки. Важно соблюсти точные пропорции между вареной курицей, материнскими слезами, отцовской заботой о счастье своего ребенка. Вот как принято, и это торжественное событие рано или поздно должно состояться. Ты не хочешь познакомиться с мамой? - говорит девушка между прочим, и этими простыми словами приводит в движение вековой закон человеческих отношений. Для того чтобы подобное случилось в жизни Инночки, имелось несколько препятствий. Во-первых, она не была молодой девушкой, и сама это знала. Родственникам была безразлична ее судьба - никто не стал бы варить курицу и делать салат из огурцов ради устройства ее личной жизни. Еще хуже было то, что и Струев не был молодым человеком, стеснения ни перед кем не испытывал. Позвать Струева к родственникам для разговора о совместной жизни было невозможно. Струев тратил на свидания ровно столько времени, сколько хотел, ни минутой больше. Утром он говорил «до свидания», Инночка уходила и принималась ждать его звонка. Инночка понимала, что скоро Струев исчезнет из ее жизни, удержать его нечем. Стоило представить, что телефонных звонков не будет - и ей делалось дурно. Я буду сутками ждать, я согласна терпеть, мне ничего не надо - так уговаривала она себя. Но силы, отпущенные для ожидания, кончились.