М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 2

Слова прозвучали обидно.

- Так что - не будет выставки?

Десятки картин были написаны, и Павел ждал выставки. Тяжелые большие холсты, он долго писал каждый, и теперь он думал про них как про свое оружие. До поры оружие хранится в арсенале, можно трогать холодную сталь, но однажды шпагу вынут из ножен. Павел проводил рукой по поверхности картины, по шершавой краске: однажды дремлющая в ней сила себя покажет. Павел никого не приглашал в мастерскую, картины стояли повернутые лицом к стене, но придет день - и Павел развесит их по залу. Это будет большой зал, и соберется много людей, и картины заговорят со стен. Это такие картины, думал Павел про свое искусство, что они изменят мир. Вы увидите, думал Павел про будущую публику, вы уже забыли, что искусство объясняет жизнь: художники сегодня торопятся, у них нет времени на долгую мысль. Но я расскажу о том, что произошло с нашей страной. Тогда - Павел верил в это - он сумеет картинами отчитаться и за собственную жизнь тоже. Может быть, счастливыми его картины людей и не сделают, но они объяснят вещи, которые важны сразу для всех. Увидит картины Лиза - и простит его, поймет, что Павел боролся сразу за многих, значит, и за нее тоже. Увидит картины Юлия - и ей станет понятно, почему Павел вел себя так, а не иначе. И может так случиться, что эти женщины подойдут друг к другу - и помирятся. Они скажут: зачем пустые ссоры, когда всем хорошим надо объединиться для борьбы с плохим. Болезненные прошлые годы - они станут ясными, я сумею сделать так, что оправдаю наше существование.

- Изволь, покажу картинки, - сказал Леонид, - однако не советую связывать с выставкой большие надежды. Вы, Рихтеры, воображаете, что за вами истина. Я не отдам вам истину. Ты будешь рисовать, а я буду ломать стереотипы рисования. И будущее - за нами.

- За теми, кто разрушает? - спросил Павел.

- За теми, кто свободен и счастлив. Помидорчик хочешь? Возьми колбаски - вкусная!

И нож заскрипел по закорючкам Кандинского, тонко нарезая колбасу.

- День сегодня сумасшедший, - сказал Леонид, - в такие дни лучше совсем не вставать. Вот Шура Потрошилов, мудрец - если трудный день, он телефон отключит, бутылку коньяка откроет и сядет футбол смотреть. День-то все равно пройдет, а сам целее будешь.

- Гнать надо Потрошилова, - сказал Павел. Как и все в Москве, он был наслышан о деятельности Потрошилова.

- А зачем? Другие - лучше? И потом, его не достанешь: у Потрошилова верный метод, как опасность обойти. Если враг у ворот, он спать ложится. Глядишь, к утру и пронесет. Год назад - вызвали на допрос. А он в баню пошел. Наутро ветер переменился - ему орден дали. Мудрец.

- Рано или поздно - лопнет у начальства терпение.

- Дачу отнять хотели. Незаконно, мол, приватизировал. Другой бы с ума от страха сошел. А Потрошилов соседний участок прикупил - и адрес поменял. Была - Лесная, № 30. А стала - Лесная, № 32. Приехали, посмотрели, под козырек взяли - и уехали. Мудрец.

- Россия переживает… - начал Павел, но Леонид прервал его:

- Колбасу-то ешь! А вот сало! - раз, и половину жирного супрематического куба отрезал себе на тарелку Голенищев и, прожевав, сказал еще несколько фраз по поводу министерской жизни:

- Не думай, пожалуйста, что мне легко. Да, воруют. Да, пьют на банкетах. Много пьют, кстати. Но не это главное. Важно, что дело делаем - впервые в России проводим интернациональную политику в области культуры. Вообрази, какие нападки приходится выдерживать. Разве ты один хочешь рисования старого образца? Таких ретроградов пруд пруди! Националисты, коммунисты, да мало ли кто! Вот, желтая газетенка назвала нашего министра - Геббельсом. Нашего Аркадия Ситного - Геббельсом! Чем же он их допек, наш румяный Ситный?

- Передает картины в Германию? Взятки берет?

- И это тоже. Главное - приоритеты поменял. Россия перестала быть провинцией, а это многим невыгодно.

- Россия переживает…

В то время, когда Павел и его новый родственник говорили о России и ее чиновниках, герои их разговора вступили в прямое взаимодействие - а именно, начальники культуры Ситный и Потрошилов явились по вызову в Кремль, сердце нашей родины. Стояла блистательная золотая осень, пора, любимая не только писателями, но и теми, кто отвечает за качество их произведений. Оба культурных деятеля примчались в столицу с дач, сдернутые с пухлых кроватей телефонными звонками, причем Ситный забыл надеть носки. Эта мелкая, в сущности, и незаметная деталь раздражала министра. Аркадий Владленович косил ревнивым взглядом на своего заместителя Потрошилова, как и обычно одетого тщательно. Шесть подбородков Потрошилова были подперты строгим галстуком, двубортный пиджак подобран с таким расчетом, чтобы полы сошлись на животе культурного босса. Небось и носки надеть не забыл, думал Ситный в раздражении, у него-то спешки не бывает. Наелся как удав, все хозяйство под себя подгреб, может не торопиться, ворюга, - так говорил Ситный в сердце своем, тогда как полные губы его растягивались в привычную, известную всей стране слюнявую улыбку. Принял их чиновник кремлевской администрации Слизкин, про которого все знали, что именно Слизкин и управляет механизмами Кремля: дергает за нужные веревочки и нажимает нужные кнопки.