М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 2

Неправда рисования в отличие от бытовой неправды, существует не для того, чтобы подменить действительность: достаточно отвернуться от картины, чтобы вспомнить реальный цвет подсолнуха, более тусклый в жизни, чем на картине. Также было бы неверно сказать, что подсолнух содержит в себе некую сверхжелтую идею, которую художник выразил. Ничего этого в подсолнухе не содержится - и подсолнуху, и человеку довольно собственного бытия, их бытие самоценно. В конце концов, если принять, что искусство в числе прочего есть свод морали - то было бы крайним противоречием, защищая искусство, допустить, что жизнь, в искусстве не отраженная, - морали лишена.

Легче признать, что искусство выражает бытие в превосходной степени, передает его в концентрированном виде - закон перспективы, света, движения, свод моральных правил, то есть искусство есть экстракт бытия. Рассуждая так, мы объясняем возникновение абстрактной картины, некоей чистой духовности, знака - вот где это «нечто» явлено в освобожденном виде. Можно предположить, что, освободившись от необходимости конкурировать с реальностью, правда искусства станет убедительнее, цвет - ярче, движение - стремительнее.

Можно предположить, что цель искусства сделать эти свойства, невидимые прежде, - видимыми. Данное предположение опровергнуто самим искусством.

Парадоксальным образом желтый цвет Ван Гога - желтее желтого цвета Кандинского, тьма Рембрандта - чернее черного квадрата Малевича, а фантазеру Иву Танги не удается выдумать форм, превосходящих фантазию Босха. Желтый Ван Гога делается таким отчаянно желтым не потому, что он лжет относительно желтизны реального подсолнуха, но потому, что реальное бытие являет меру, достаточную для жизни, а Ван Гог ее превышает - и говорит нам: это требование жизни. Не в качестве опровержения относительной желтизны подсолнуха существует интенсивный желтый Ван Гога, но в качестве, так сказать, нужного запаса цветности, сохраняющего первоначальную желтизну неуязвимой. Герой Рембрандта морален тем, что являет собой запас морали, необходимый своему прототипу в качестве ориентира и поддержки, а чудовище Босха ужасно тем, что найдет понимание реальных чудовищ. Иначе говоря: бытие картины не есть иное бытие, не есть торжество доселе неизвестного, но принесение невидимого в жертву видимому и через это дополнительное утверждение реальности.

Таким образом, лишь явление, имеющее форму, может претендовать на представление невидимого. Абстрактная картина не содержит в себе причины возникновения невидимого, и тем самым явление морали, истины, добра - для данного вида деятельности не существуют. Возможно ли бытие сознания вне данных категорий? Поскольку ответ может быть лишь отрицательный, следует сказать, что, освобожденная от подобия бытия, картина утрачивает бытие собственное.

В некотором смысле реальное бытие есть невоплощенное искусство: но это положение следует дополнить противным, и сказать, что искусство есть бытие, нуждающееся в воплощении. Процесс создания картины - то есть придание вещественности идее - не есть торжество невидимого в видимом. Невидимое существует, чтобы видимое оберегать.

- Не хочу иметь собаку! С ней гулять надо, - заметил Леонид Голенищев, зевая. Он вышел из спальни в полдень - ранние прогулки не одобрял.

- Хуже другое: беззащитная преданность. Ненавижу собачью преданность! - сказала Елена Михайловна.

- В людях, - уточнил Леонид, - еще утомительнее.

- Бедняжкам легче, - продолжала Елена Михайловна, - если кто-то за них отвечает. Ну, не виновата я перед твоей Лизой! Смотрит серенькими глазками - и делает меня виноватой.

- Надо с ней по утрам гулять, - сказал Леонид.

- Как преданно она смотрит! Общаться с твоей Лизой невыносимо, - Елена Михайловна лежала в постели, ела виноград и говорила с Павлом через дверь спальни. Павел слышал, как она высасывает сок из ягод и сплевывает косточки.

- Новый выбор - одобрить не могу. Но - понимаю, как все случилось. Устал от бледной девушки, нашел яркую замену.

Леонид Голенищев потрепал Павла по плечу, так приветствуют друг друга члены одного клуба - в данном случае клуба мужей Юлии Мерцаловой.

- Вчера твоя Лиза приходила, - продолжала Елена Михайловна, невидимая за дверью, - за жалобами весь день пропал. Если бы я позволила такое в семье бывшего мужа, - из-за двери донесся смех.

Татьяна Ивановна, как известно, терпимостью не отличалась. Если бы невестка вздумала жаловаться Татьяне Ивановне, легко представить, что она услышала бы в ответ. Чем ты недовольна, спросила бы Татьяна Ивановна. Муж не любит? А за что тебя, милая, любить? Ну вот, разве что не пьешь. Не воруешь, тоже хорошо. Еще что-нибудь положительное сделай, постарайся. А букетик мне твой без надобности. Как будешь уходить, цветочки забери, может, кому пригодятся.