М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 2

Леонид, закутанный в лиловый халат, прошел по гостиной, нашел чахлый букет полевых цветов, предъявил Павлу. Павел понял, что цветы принесла Лиза, он представил себе заплаканную Лизу с букетом, надменную мать, иронического Леонида Голенищева.

- Извините, отвлекаю вас от работы, так, наверное, говорила Лиза вчера, а Леонид смотрел насмешливо и молчал. Молчать Леонид умел.

Леонид Голенищев никогда не говорил много - однако считалось, что ему есть что сказать. Леонид не написал ни строчки, но считался ученым; он не был оратором, но его выступлений ждали; он не имел убеждений, но считался человеком бескомпромиссным. Главным же талантом Голенищева было то, что он являлся душой общества. В любой компании - собиралась ли та, чтобы сплясать на именинах министра Ситного, провести ленивые выходные на даче Потрошилова, откушать свежей спаржи в ресторане «Ностальжи» - в любой приличной компании ждали прихода Голенищева: вот явится, помолчит, - и оживит застолье. Если случалось Голенищеву общаться с такими незаурядными людьми, как Борис Кузин или Роза Кранц, он не казался глупее собеседника: глядел строго, высоколобое лицо источало упорство взглядов. Борис Кузин мог часами излагать ему содержание последней статьи и, расставшись с Леонидом, пребывал в уверенности, что состоялся плодотворный диспут - хотя Голенищев не произнес ни слова. Если присутствовал Голенищев на министерских советах, то у чиновников оставалось убеждение, что Леонид предлагал нечто - но никто бы не сказал, что именно. Если Леонид ухаживал за женщиной, он внимательно смотрел жертве в глаза - своими большими и влажными, и женщина знала, что он высказал ей многое, но что? Впрочем, культура цвела, статьи Кузина выходили, женщины сменяли одна другую - а значит, Леонид нечто в жизни совершал; не без его участия вертелся мир. На фотографиях, украшавших фойе ЦУСИМА (Центральный Университет Современного Искусства и Мейнстримного Авангарда) Леонид был запечатлен с известнейшими интеллектуалами наших дней - Умберто Эко, Нельсоном Манделой, Жаком Дерридой. О чем молчал он с ними? А ведь молчал о чем-то.

Впрочем, думал Павел, это значит, что Голенищев воздействует присутствием более, чем словами. Так бывает, например, в церкви - разве прихожанин понимает латынь или старославянский? Даже слов молитвы различить нельзя в скороговорке дьяка, но действует сразу все - запах ладана, свечи, монотонный голос. Так было в юности Павла - после долгих прогулок с отцом он не мог вспомнить конкретных слов, но был охвачен волнением. Ему хотелось бежать к холсту, рисовать, творить, служить людям. Многое из сказанного в детстве отцом он не понимал, но эти непонятные разговоры сформировали его. Когда Павла спрашивали о главном событии в жизни, он называл главным эти разговоры. Как же получается, думал он, что оба человека воздействуют лишь присутствием - но столь по-разному?

- Лиза считает, что ты в опасности. Твоя новая пассия принесет зло. Впрочем, - сказала мать из-за двери, - не меньшая опасность - находиться рядом с бестолковой Лизой, - она сплюнула виноградную косточку, - знаю по опыту, каково жить с человеком, который ничего не может дать.

В новой семье не говорили об отце Павла, но косвенными репликами мать поминала прежнюю жизнь: счастья не было, денег не было. И - самое главное - в прежней жизни было бессмысленное беспокойство. Сравнивая бездействие отца и Леонида Голенищева, занявшего его место, Павел должен был признать, что энергия, шедшая от Леонида, беспокойства не вселяла. Павел замечал, что в присутствии Леонида людям легко и весело. И как доказать, что энергия, исходившая от отца, полезнее, чем та, что исходит от Леонида? Вот мать Павла - та, очевидно, думала иначе.

В памяти Павла отец не имел тела, он не помнил прикосновений отца, только его лицо. Тело Леонида он представлял хорошо: Леонид Голенищев принимал Павла в халате, и можно было видеть его грудь, а когда тяжелые полы распахивались, открывались полные ноги Голенищева, покрытые рыжими волосами. И от курчавых ног и от румяной груди, от всего налитого тела Голенищева шла сила и энергия. Голенищев выходил из спальни, оставив за дверью смятую постель, счастливую женщину, ночные игры. Павел представлял себе мать, любовно смотрит она в полуоткрытую дверь, улыбка расплывается по ее лицу. Отец такого счастья дать ей не мог. Вероятно, энергия отца была иной природы, бесполезная для женщины. А Юлия? Тоже была во власти Леонида? И как чувствовала себя вчера Лиза - под насмешливым взглядом Леонида Голенищева?