Леонид Нетребо - Дать негру

Потом прибавляла горячей, и стало, наконец, тепло и радостно, и хотелось кричать от счастья, — вино и хлеб.

И они вскрикнули, и зацеловались под теплыми струями, захлебываясь, причмокивая.

Она терлась культёй о его бедро, ища опоры.

Он выносил ее мокрую, уронившую мохнатое полотенце.

— Мы приедем в Курган и пойдем на балет, непременно на Жизель. Или на любой другой. Или на спектакль. В оперу, оперетту. Когда мне отремонтируют мою клешню, тогда? Не имеет значения, я буду носить тебя на руках. Но завтра у тебя будет болеть все тело, как после урока физкультуры, не хорохорься. Я буду заниматься спортом, чтобы всегда быть в форме. Мы уедем с тобой на Байкал, купим дом недалеко от озера… Они хорошие, добрые, просто прекрасные, но ненастоящие: Эйнштейн — ты говоришь? Американка? Нет! И я такая же татарка, одно название. А ты настоящий. Откуда вы появились в Подмосковье? Дедушка после войны поехал в Москву, работал дворником. Скажи что-нибудь по-татарски! «Мин сини яратам!» Понимаешь? Догадываюсь…

Они засыпали на десятки минут и снова просыпались.

Знали, что уже раннее утро… Потом понимали, что «настоящее» утро… Позднее… Но они никуда не выходили, нисколько не боясь, что о них забыли, и поезд ушел без них.

Солнце.

— А!.. — дрему прервал вскрик ужаса Жизели: — Господи, я нас обоих и все тут перепачкала! Побежали в душевую! Кто первый? — она рассмеялась.

В полдень, когда они чаевничали, воспользовавшись сервисным набором гостиничного номера, к ним постучались.

Поезду дали зеленый свет, и они, благодарные, покинули гостиницу, давшую им такой нужный приют, пронзаемые восторженными, и даже завидующими взглядами женского персонала.

Три сотни метров дороги они на этот раз преодолели на такси, которое доехало до самого перрона.

Олег удивлялся себе вчерашнему, несколько раз оглянулся в заднее окно автомобиля.

— Да, это ты! — Жизель счастливо засмеялась, угадав его мысли.

До вагона Олег донес Жизель на руках, сегодня она не казалась такой легкой, как вчера.

Проходили мимо старой знакомой Олега, проводницы-хохлушки, которая, как ни крути, имела непосредственное отношение к происходящему, дав пропуск «зайцу» на этот удачный для него поезд. Олег кивнул ей. В ответ она странно улыбнулась, опустив уголки губ, и отвела глаза.

Купе оказалось полупустым, только вещи Олега и Жизели, в том числе один костыль.

Жизель переоделась в пижаму и, став домашней и уютной, устроилась на своем месте, полусидя, готовая к дальнейшей дороге.

Скоро появился Эйнштейн с синяком под глазом, и пояснил причину «такой роскоши».

Во-первых, вагоны наполовину опустели, люди разъехались по возможности другим транспортом, кому недалеко. Во-вторых, они с будущей американкой, заручившись поддержкой проводниц, решили обеспечить Олегу и Жизели, так сказать, параметры наибольшего благоприятствования в рамках временного пребывания. Все тронуты и так далее. Говорят, что в гостинице и у начальника поезда побывал сам глава администрации этого населенного пункта, и скоро будут корреспонденты. Было непонятно, дурачится Эйнштейн или говорит правду, но Олег заметил, что при последних словах Жизель испытующе поглядывает на Олега.

И Олег ответил бодро:

— Ну, вот и хорошо! Спасибо за условия и рекламу. А где вы с нашей командиршей, госпожой Люксембург, устроились?

— Правда, — поддержала Жизель, — где тетя Роза? И что у вас с глазом? Вчера, вроде бы, все закончилось хорошо.

Голос у Жизели был изменившийся, грудной. Да и вся молодая женщина выглядела иначе, чем вчера: она преобразилась, — причем, не только формами, которые действительно стали округлыми, оплавленными, от удовлетворенно-бессонной усталости, знакомой всем влюбленным, но и особой глубиной в овальных, как будто уже не раскосых глазах, с янтарными зайчиками от соответствующих занавесок, пропитанных солнцем. И поза, и движения… всё было другим.

Эйнштейн залюбовался попутчицей, поэтому ответил с небольшой задержкой:

— Она недалеко, о, ненаглядная! Через два купе. С ней почти полный порядок. Она сейчас… что бы вы думали? Спит! Но скоро, надеюсь, проснется. А это, — он подмигнул подбитым глазом, с паутинкой красных прожилок, — как обычно.

Жизель по-ребячьи потянулась телом, с трудом подавив непроизвольный зевок. Устыдилась, виновато заморгала, а встретившись мудрыми смеющимися глазами Эйнштейна, опять счастливо засмеялась, который раз за этот день.