Александр Проханов - Кочующая роза

Я думал, как опишу пестроту нанайских одежд, выносимых маленькими смуглокожими женщинами на зеленую кручу под Хунгари. Переливы шелковых радуг, вышитые ветви, цветы. И сквозь древнее их рукоделие — осиянный простор Амура и белый на нем корабль.

Началось дутье кислорода. Длинную фурму ввели в печное нутро. На ней заиграло жало горячего газа. Твердые обломки металла оплавлялись, как воск, бежали жижей в ванну. Небо сжигало свой кислород. И плавилась сталь. Она закипала. В ней качались ленивые, вялые всплески, пляшущие языки. Будто вскидывались кисти рук. Кипело в тазах вишневое варенье. Легкие рвались от кашля.

Мне хотелось описать лиловые стрелы ирисов и желтые звезды лилий на зелени Приханкайской равнины. И бурлящую воду в руслах новых каналов, квадратные зеркала рисовых залитых полей. И, неся свое отражение, крохотный самолетик летит, рассеивая в воду брызги рисовых зерен.

Начинались первые пробы. Сталевар опустил очки, схватил пробную ложку, сжал ее в кулаке. Его рука со вздувшейся веной, и сквозь копоть и гарь на ней якорь и голубая русалка. Рука, хлебающая суп, считающая деньги, сжимающая флаги, ласкающая грудь жены, выхватывает из огня пробную ложку, и на конце ее белая звезда. Сталевар перелил каплю в стакан, выбил в ведро с водой звонкий малиновый палец. Щипцами выхватил его из ведра и нес на анализ.

Проходит проба температур. Термопара как противотанковая колесная пушка с железным щитком. Двое накатывают ее на печь. Там рвется огонь, атакуют танки. Идут по буграм, разворачивая башни с крестами. И в близкое брюхо, до белого взрыва всаживать снаряд за снарядом. Брызжет жижа брони. Измеряем температуру своей собственной жизни. И она равна полутора тысячам градусов.

Я напишу про солдатские проводы, про звон, голошенье стола. Про рыжие желтки на тарелках. Про красные гармони в руках. И как девки били чечетку, и парни стучали об пол, и Амур катил воды, иссеченные осенним ливнем.

Производят доводку стали. Распахнули створки заслонок, засыпали известь, бокситы. Алый хохочущий рот. Яростные рыжие косы.

«Суп» уже сварен, кипит. Металлическая кровь снова разжижена, пущена в плавку. Распустила в себе все отжившие прежние формы. Вытопила дымом и гарью усталость от проделанной на земле работы. Она отольется в новые формы, наполнит мир тысячью созданных механизмов. Пусть танкист еще ходит в школу, танцует на выпускных вечерах. Но чертежи новой марки танка уже лежат в сейфах, уже сталь готова к разливу, и скоро начнется работа.

Я стоял перед печью и видел Дальний Восток, пялящий очи в океаны, степи и тундры, и счастлив был о нем написать.

Печь гудела, переполненная жаром и тяжестью, словно ракета зажженными двигателями, готовая ринуться ввысь. Желоба словно сопла с графитовыми рулями заслонок. Сталевар потянул к летку кислородную горящую трубку, прошивая глиняный кляп. Лопнул железный бурдюк, прошибающий все струей. Водосток опрокинул быстролетящую сталь в гулкий огромный ковш. И он заревел. На дне его красный бык встал на дыбы и обрушился, опаленный в дыму.

Пошла, пошла сталь… Льется тугой струей из соска печи. И там, где она вливается в ковш, прикасаясь к поверхности гущи, — бесцветный ослепительный глаз, на который невозможно смотреть.

Мы сидели в ее номере, слыша, как внизу, в ресторане, играет джаз. Она держала на коленях мою рубаху, которую выстирала днем, и теперь штопала разорванный локоть.

— Ваш мундир износился, — улыбнулась она. — В вашей работе доспехи нужны, а у вас обычная льняная рубашка.

— У меня есть очень прочный доспех. Как скафандр. Как водолазный костюм. Но иногда даже рыба носом его проткнет.

Она сидела по-домашнему, простая и милая, и рубашка моя белела в ее руках.

— Вы говорили мне о своих прежних друзьях, которых оставили, — сказала она. — Почему? Почему надо было оставить своих прежних друзей?

— Они стали как памятники. Нельзя дружить с памятниками. Человек обновляет свои интересы и цели, и, если люди вокруг не меняются, он просто уходит от них.

Человек, пока жив, должен идти, обретая все новый опыт, и в этой работе сгорать и изнашиваться. Но увеличивать скорость движения. А они, накопив удивительный, ни на что не похожий опыт, испугались расстаться с ним во имя нового опыта. Испугались новой работы. Они сделали шаг вперед, почувствовали, с чем расстаются и какие труды и потери их ждут впереди, и оглянулись назад. И окаменели. Превратились в соляные столбы.

— А разве вы не глядите назад? Ваши рассказы о детстве, о ваших стариках, о путешествиях по деревням за этими песнями, вышивками?