Александр Проханов - Кочующая роза

— Не Полина? — задумчиво проговорил он.

Цветы краснели над их головами.

Як-40, распахивая тучи своим острокрылым телом, нес нас па Зейскую ГЭС. Меж тучами сквозили зеленые и голубые лоскутья. Блестела река с отмелями и островами, с разводами солнца. Облака распахнулись, и самолет подлетел к котловану. Повис в невесомой дымке, и его тихо разворачивало над гигантской раскрытой чашей.

Казалось, метеорит, излетев из бескрайних пространств, врезался в землю. Выбил кратер. Разметал окрестные сопки. Сдвинул в сторону реку. Осколками прочертил в тайге трассы. И, стоя потом на дне котлована, среди лязганья, грохота техники, я чувствовал себя помещенным в центр космических сил.

Молодой инженер Орлов, белозубый, быстрый и резкий, в брезентовой засаленной робе, в измызганных сапогах, водил меня по строительству, показывая растущий рядом со старым поселком новый, сиявший стеклами, многоэтажный, компактный.

Он объяснял мне уникальность плотины, которая, подобно тонкой бетонной занавеске, повиснет между сопок, удерживая давление вздувшихся вод. Показывал аппарат для резки гранита — огненный луч, рассекающий, плавящий камень. Мы смотрели, как работают взрывники, выкалывающие из сопок породу малыми, аккуратными взрывами, чтоб не растрясти основание.

Стояли на насыпи, глядя на подъезжающие КрАЗы, высыпавшие на пирсы шумящий гравий. Орлов рассказывал о мощи плотины, укрощающей паводки, сберегающей от наводнений в низовьях плодородные пашни и сенокосы. О порте, открывающем путь по новому морю в сердцевину таежных массивов.

Зея у наших ног в пене проносила расколотые сосны и ели.

— Ночью пойдет бетон. Мне надо быть в котловане. А до этого заходите ко мне. Побеседуем, — пригласил Орлов.

Мы пришли к нему вечером и сидели в его комнате с окнами на мигающую панораму строительства. На одной стене, застекленная, чернела карта звездного неба. На другой, напротив, — огромное панно из засушенных таежных цветов.

Орлов, по-домашнему, в белоснежной рубахе, разливал по глиняным кружкам чай. Быстро оглядывал нас, скалил белые зубы.

— Пейте, пейте чаек! Хорошо после реки-то согреться!

— Он у вас немножко пахнет цветами, — сказала Людмила, щуря глаза на гербарий.

— И небесными звездами, — сказал я, поворачивая голову к карте.

— И тем и другим. Настоящий, дальневосточный, — усмехался Орлов.

— Ну конечно, здесь все настоящее. Даже чай. А уж вы-то, дальневосточники, сами собой любуетесь: «Мы такие, мы сякие! Мы щедрые, мы смелые! И вообще мы песцы сибирские! — сказал я, поддразнивая его. — Мы породы особой!»

— Во-во, особой! На вас, на западных человеков, не похожие ни мехом, ни шерстью! — засмеялся он, двигая под рубахой сильными мускулами. — Открещиваемся! Мы — ермаковцы, казаки!

— Да вам, казачкам, только дай волю…

— Зато вы и ходить-то еще толком не можете! Все за стеночку держитесь, за Уральский хребет! Носитесь как заведенные: Москва — Сочи, Сочи — Москва! А страны не знаете. Размениваете юг на север. А этот-то путь еще при Петре Первом изъезжен.

— Ладно считаться. Одно бревно несем.

Орлов двигался по комнате. Голова его то тонула в черной карте созвездий, то погружалась в сухое разноцветье гербария. А за окном клубилась, лязгала стройка. Светили на высоких мачтах креоновые лампы, как подвешенные ночные солнца.

— Ну а про звездочки новые что вы нам, западным человекам, расскажете? — спросил я. — У вас и звездочки ведь по-местному называются!

— Да вы там, на западе, всегда за сибирской звездой шли. Бросали все, дома и усадьбы, и за ней, за текущей!

— Они и теперь идут, — улыбнулась Людмила, посмотрев на меня. — Она перед ними катится, а они идут.

— Вы-то, похоже, звезда сибирская? — спросил Орлов, чуть поклонившись ей.

— Байкальская.

— Так это чистейшей воды! — восхитился он. И вскочил, засмеявшись. Открыл ящик стола. Протянул ей лист бумаги, на котором, разбросав лепестки, горел засушенный дикий пион.

— Какая красота! — воскликнула она.

Текли за окном ручьи электрических сварок. Разбивались о невидимые преграды и снова падали водопадом.

Мы пили чай со свежим пшеничным хлебом. Мазали его маслом и медом. И с этим ароматом на меня вдруг пахнуло далеким и сладким: мой дед сидит на застекленной веранде перед раскрытой банкой меда. Бабушка раздувает маленький самовар. И оса, пролетев сквозь голубоватый дымок, звонко ударилась о стекло.

Мне стало горячо, тревожно. Я взглянул на нее. Она держала чашку у губ, улыбалась мне. Орлов, задумавшись, любовался ею.