Кристина Ривуар - Раннее утро. Его звали Бой

Роз. Мой велосипед валялся, задрав одно колесо, на дороге у края канавы, а я сидела под зеленой изгородью сада, в тени сирени. Стоило мне встать, и я бы увидела поместье Виола — оно простиралось до самой той башни, там, на горизонте, похожей на торчащий палец, и обнимало всю равнину, лежавшую передо мной, со складками виноградников и ровной гладью лугов. Были еще фруктовый сад, ручей, извивавшийся буквой S, еловая аллея — будто карта для детской настольной игры: роскошные владения роскошествующих Бушаров. Мои часы все еще выставлены по немецкому времени, я перевела стрелки назад. На стороне свободы, по мнению солнца, заливавшего собой всю округу, было только пять часов; на дворе седьмое мая тысяча девятьсот сорок второго года. Пятью днями раньше в самом центре Парижа, на станции метро «Клиши», застрелили одного немецкого офицера. Воскорукий полковник вызвал папу, чтобы поговорить с ним об этом убийстве, он кричал: «Упийство!» Его крики разносились по всему дому, папа не отвечал, Воскорукий принял угрожающий вид, топал ногой. Папа все не отвечал, он ничего не изменил в наших планах, сам отвез меня на своем «пежо» с газовым двигателем в Мон-де-Марсан, к своему другу Амедею Буассону, страстному любителю бегов и конных состязаний. Я была по душе мсье Буассону, говорили, что еще в двухлетнем возрасте, сидя на его колене, я проявляла выдающиеся способности к верховой езде, так что теперь он любезно согласился провезти меня через демаркационную линию в своем «рено», прекрасно знакомом немцам (мсье Буассон является одновременно мэром Жиллака, деревушки в свободной зоне, и торговцем в Мон-де-Марсане, так что у него есть постоянный аусвайс). Папа был очень взволнован, расставаясь со мной. Доверяю ее вам, Амедей, она — все, что у меня есть. Он перенес раму и отвинченные колеса моего велосипеда в «рено», а потом обнял меня. Поклянись, что вернешься на следующей неделе. Он говорил со мной, как со Сварой, размеренно, и похлопывал меня по шее, по спине. Клянусь тебе, папа, через неделю я буду здесь, за этой стойкой. Мсье Буассон дал мне фальшивое удостоверение, я стала Ниной Буассон, его племянницей из Бордо, а на моем аусвайсе он указал, что я только что перенесла бронхит и мне необходим сельский воздух. Пошли, племянница-наездница. Он обнял меня за плечи, мы вышли из магазина вместе с папой, но на улице тотчас расстались. Я смотрела на облачко волос, обрамлявших лицо моего отца, на его сутулую спину, леггинсы. «Пежо» развернулся и покатил в Нару, я обернулась, чтобы в последний раз прочитать номер, 2153 HU 2 под закопченным кратером газогенератора. Мсье Буассон улыбался мне во весь свой большой гасконский профиль: мохнатые гусеницы бровей, нос полумесяцем, подбородок мысом. Все будет хорошо, будь спокойна. Я была спокойна, чувствовала себя в безопасности, меня баюкали запахи свежести и гниения, сочетание ароматов земли, напоенной тремя реками Мон-де-Марсана, и сирени — белой, голубой, пурпурной, перетекавшей из сада в сад, от ограды за решетку. Когда уезжаешь от сосен, попадаешь в сирень. Я глубоко дышала, мне хотелось петь, мы прибыли на пропускной пункт на дороге в Эр-сюр-Адур. За шлагбаумами стояли солдаты-постовые, толстощекие, задумчивые, но думали они не об офицере, убитом в метро «Клиши», а, скорее, об утином паштете и арманьяке. Один из них широко осклабился, подставив солнцу два сияющих золотом клыка, взвесил на руке мою косу, словно и она была из драгоценного металла. «Шёне мадмуазель». Мсье Буассон вошел в роль, заговорил о моем бронхите, покашлял, чтобы и я сделала то же самое, припомнил коварные сквозняки, наконец быстро затолкал меня обратно в машину. Вот видишь, ничего сложного. Приехав в Жиллак, к себе домой, он дал мне выпить стакан вина из малины. Подкрепись, тебе еще тридцать четыре километра до места. Я перечислила названия поселков, через которые мне предстояло ехать: Баском, Казорад, Пюгрон. У вина из малины был чудесный вкус, мы снова собрали мой велосипед, привинтили колеса к раме, испачкали все свои двадцать пальцев о цепь. Н-да, никудышные из наездников механики. Он накачал шины, старый насос скрипел. Все эти звуки, жесты, приготовления, вкус малины в гортани — я чувствовала, что моя судьба бродит рядом, словно тень. Я поцеловала мсье Буассона. В седло — и рысцой, не переутомляйся, здесь не как там, у вас, сплошные подъемы и повороты. Я крутила педали, точно во сне, километровые столбы плыли мне навстречу, огороды, поля, грабы, сирень, снова сирень. Помню, по пути мне попадались велосипедисты, несколько машин (очень мало), девочки в школьных фартучках, женщины, одетые в черное, рабочие лошади с тяжелыми мохнатыми ногами. Я ни разу не спросила дорогу. В деревнях я чувствовала, как по мне, по моей длинной косе, по чемоданчику на багажнике скользят чьи-то взгляды, но не смотрела на тех, кто их посылал, эти взгляды были словно мягкое крыло, походя задевавшее меня, словно приветствие, ободрение, и вот я и приехала к этой сирени на дороге в Роз, в трех шагах от Жана. Скоро я увижу его, но он об этом не знает, я пнула ногой колесо велосипеда, оно превратилось в лототрон: что меня ждет? Каким он будет? Я вынула из кармана почтовую открытку, которую он прислал мне 2 мая на восемнадцатилетие. На ней была изображена башня Виолы (XVII век) — Роз, департамент Жер. В тысячный, в десятитысячный раз я перечитала ее. «С днем рождения, Нина, мне столько всего нужно тебе рассказать, я скучаю по тебе»… Повсюду в небе, над виноградниками, елками, лугами носились плотными стайками, словно всполошенные птицы, словно еще сильнее всполошенные и посверкивающие снежные хлопья, эти слова: я скучаю по тебе, я скучаю по тебе, я скучаю по тебе.