Юрий Рытхэу - Cкитания Анны Одинцовой

Но в таком случае именно Анна Одинцова становилась главной добычей Ататы, которую он должен сдать органам. Это тебе не оленевод-кочевник, а настоящий враг, враг с той стороны! При таком раскладе Анна Одинцова как женщина ускользает от него.

Вероятность того, что Анна Одинцова американская шпионка, конечно, невелика. Скорее всего, она и впрямь из Ленинграда. Тогда, в Уэлене, она называла имена знакомых студентов еще довоенного Института народов Севера, которых Атата хорошо знал. Но даже в этом случае будет нелегко отделить ее от истинных врагов Советской власти и коллективизации и спасти от наказания. Жаль, не удалось тогда в Ленинграде встретиться с ней. Да и кто мог предположить, что она так глубоко западет ему в сердце.

Когда закончились первые зимние пурги и ударил настоящий мороз, наконец-то застыл Анадырский лиман, и можно было отправляться в первую поездку в залив Креста, в чукотское село Конергино, славное хорошими упряжными собаками и умелыми каюрами. Именно там Атата собирался найти спутников для большой карательной экспедиции в глубь чукотской тундры.

Все чаще над стойбищем пролетали самолеты, а иные так низко, что ревом своим распугивали оленей. Аренто с едва скрытым упреком поведал Ринто, что кто-то из его родичей, из тех, кто ездил в приречное селение, выдал тайну схоронившихся стойбищ. С отвращением к самому себе, Танату пришлось рассказать отцу о пьяных речах брата там, на берегу притока.

Ринто позвал старшего сына за ближайший холм. Чуя неладное и догадываясь, Рольтыт потащился за отцом на заплетающихся ногах и заскулил:

— Ничего особенного я не сказал… Тамошний русский нашего разговора не понимает, а Етылен, учитель-чукча, не станет нас выдавать.

— Он первым и выдаст! — с глубоким презрением и убеждением проговорил Ринто и обрушил на сына первый удар. Плеть разорвала, словно острым ножом, кухлянку и полоснула по голому телу.

Рольтыт взвыл и упал на колени. Он медленно пополз к отцу, пытаясь приблизиться настолько, чтобы схватиться за его ноги и ограничить размах. Но отец быстро разгадал его намерение: отступая назад, он каждым ударом плети превращал кухлянку сына в кровавые лохмотья.

— Твой грязный язык стал источником нашей беды! Ты поступил хуже болтливой женщины! Не только моя кара, но и кара богов падет на твою пустую голову!

— Я ничего не помнил! — пытался оправдаться Рольтыт. — Это все злая веселящая вода! Она отняла у меня разум, в этом виноваты и русские, и Танат…

— При чем тут Танат? — От удивления Ринто чуть не выронил плетку. — Разве не ты проболтался, что мы уэленские и убегаем от колхозов?

— Если бы у Таната не было тангитанской жены, разве бы я сказал? — простонал Рольтыт. — Все беды от нее. Без нее мы жили хорошо и спокойно.

Для Ринто эти слова не были неожиданностью: его острый глаз давно замечал похотливые взгляды старшего сына на тангитанскую невестку: да он явно завидовал Танату, имеющему таких жен! Жена самого Рольтыта, хотя и не казалась уродиной, но в ней чего-то не хватало, и повадками и видом своим она больше напоминала плоскую рыбу камбалу, даже один ее глаз казался выше другого. При ее апатичности и холодности можно было только удивляться, как она сумела родить двоих детей.

— Мало того, что ты предатель, да к тому же и гнусный завистник! — крикнул Ринто, и еще один щелчок, похожий на выстрел из ружья, разрезал воздух.

Каждый удар отзывался в сердце Ринто острой болью. Порой ему казалось, что он бичует самого себя: ведь сын-то его, его собственная плоть и кровь. Почему и откуда он стал такой: ведь вроде бы воспитывались братья одинаково? Почему именно в Рольтыте сгустились дурные человеческие черты? То, что Ринто подавлял в себе без труда, вырывалось наружу у старшего сына, и отец порой не мог без отвращения смотреть на него, как на собственное кривое зеркало.

Выдохшись, Ринто круто развернулся и зашагал вверх по склону горы, оставив позади хнычущего и плачущего сына. Ему казалось, что Рольтыт вдруг снова превратился в маленького мальчика, чистого и невинного, открытого всему миру. Ноги скользили по еще мягкому снегу, не уплотненному до каменной твердости зимними ураганами. Сделав несколько шагов, Ринто останавливался и оглядывался окрест, тщательно всматриваясь в незнакомый лик земли. Там, на покинутом родном полуострове, он с закрытыми глазами мог ориентироваться в окружающем пространстве, каждая складочка, каждая долинка, холмик, речка, озерцо, едва ли не каждая кочка были знакомы ему. А здесь со всех четырех ветров на него веяло холодом враждебности. На том месте, где стояли яранги стойбища Аренто, снег уже закрыл последние следы пребывания человека. Канчаланец быстро снялся, откочевал невесть куда, не сказав ничего Ринто. Иначе он и не мог поступить: подальше от людей, которые могут предать… Но если хорошенько подумать, то главная вина лежит на нем самом, на Ринто: жадность к табаку, страх, что он может оказаться без сладкого дыма забвения, заставили его послать сыновей. Так что казнить и бичевать надо самого себя.