Евгений Попов - Самолёт на Кёльн. Рассказы

– Ну, это, ну… Вы извините… Так вот, я пока еще плохо формулирую, но считаю, что главное, или, вернее, основное – это не количественное, а качественное. Нравственное, если его относить к живым объектам, то есть людям. Я считаю, что нравственным совершенствованием можно достичь почти нечеловеческих результатов. Кроме того, мне кажется, что Петр Алексеевич не совсем верно выразил свою мысль. По-моему, по его мнению наука должна двигаться не вширь, а вглубь. И в этом существенное отличие его позиции от слов Александра Павловича. От себя же могу добавить, что лично я целиком с ним согласен. Наука действительно должна идти в глубину и заниматься скорее микросом, чем космосом…

– Во-первых, меня зовут не Александр Павлович, а Василий Прокопьевич, – перебил его Василий Прокопьевич.

– А во-вторых, кто дал вам право столь произвольно толковать мои произвольные выводы? – перебил Василия Прокопьевича Пугель, побледнев от гнева.

– Нет, Петя, – поправил его Ширков. – Дело не в том. Дело в том, что – нравственное совершенствование как способ воспроизводства материальных ценностей! А? Вы подумайте, крепко подумайте, молодой человек! Ведь тут чертовщинкой и поповщиной попахивает.

– Да я не о том, – с улыбкой сказал тот, с забытой фамилией. – Я о том, что можно многого достичь. Думаю, вполне возможно будет, к примеру, научить человека летать в воздухе и парить лишь силою собственной воли, вовсе без аппарата.

Тут уж мы не выдержали и откровенно захохотали:

– Эх ты, горячая головушка! Летать! Сиди уж! Но он встал, вышел из своего угла и объявил:

– А что? Почему бы и нет? Вот, смотрите.

И он взлетел, то есть, сделав руки по швам, вертикально поднялся ввысь, упершись теменем в потолок. Затем принял сугубо горизонтальное положение и вылетел в форточку, прямой, как рыбка.

Все оцепенели и не хотели ничего говорить.

И только тогда взял слово наш начальник.

– Это что же это вы оцепенели, дорогие товарищи? – яростно и просто сказал он. – Да неужели вы за этой блестящей упаковкой не разглядели гнилую и дряблую душонку? Неужели вы не поняли, что это – обыкновенный летун. Да, летун. Летун с производства. А нам с вами летунов не надо. Нам нужны работники, а не летуны. Лети себе, если не хочешь работать по производству цифр. Я удивляюсь вам…

И тут его слова потонули в море электрического звонка, торжественно возвестившего начало второй половины рабочего дня. Но лишь отзвенел звонок, и…

– …товарищи! – тихо закончил начальник. – Работайте, товарищи!

И он подал нам пример, первым углубившись в бумаги.

Как сейчас помню! Я еще в тот день сделал ошибку. Вместо 130 000 000 000 000 000 написал всего лишь 130 000 000 000 000, из-за чего имел потом неприятности.

ВОЛЯ КОЛЛЕКТИВА

– Есть! Есть высшие миги в жизни, когда… находясь на подъеме внешних и внутренних сил… когда мир расстилается перед тобой, как голубое и теплое озеро, полное жареных карасей, дует неизвестно откуда взявшийся ласковый ветерок, и ты трясешь головой, ожидая чего-то несбыточного… когда девушки смотрят с надеждой, и человеку хочется плясать и бить в бубен. Есть! Есть! И один из этих мигов – пятница, 17 часов 30 минут, когда я заканчиваю свою трудовую неделю!

Так думал персонаж моего рассказа с фамилией Омикин, принявшись в 17 часов 20 минут собирать деловые бумаги трудовой недели. Лицо его лучилось.

И тут раскрылась служебная дверь, и на низком пороге появился председатель местного комитета товарищ Шевчук.

Все встретили его довольно дружелюбно, но Шевчук, казалось, не верил в искренность приветствовавших его людей. Он был строг. Он откашлялся и сказал:

– Так, товарищи. Все слышали?

– Что еще такое слышали? – забеспокоились товарищи Шевчука.

– А то, что на завтра объявлен воскресник по озеленению.

Наташа Шерман, чистившая длинные ресницы такой ма-а-ленькой-маленькой черной щеточкой, уронила предмет, и он стукнулся: сначала о столешницу, а потом, отскочив от ее лакированной канцелярской поверхности, упал на пол.

– Как же так? – прошептала Наташа.

А дедушка Птичкин, сидевший в углу, посмотрел на Шевчука сквозь очки и пожал плечами.

– Не понимаю, – сказал он и отвернулся от Шевчука.

Были и другие реакции на сообщение, но самую интересную дал Омикин.

Шлепнувшись с небес, он завопил:

– Как же так? Не понимаю. Как же на завтра объявлен воскресник, когда завтра – суббота?

– Ну, субботник. Все, товарищи, идемте на субботник.

– Э-э, брат, шалишь! Субботник был в субботу, при шестидневке, а при пятидневной рабочей неделе субботник должен быть в пятницу, в рабочее время.