Джоанн Гринберг: Я никогда не обещала тебе сад из роз

— Это наша гордость, — выдавил он. — Отлично, просто отлично. — У него едва не срывался голос.

Пристыженная этой отцовской жалостью, которая примешивалась к гордости, новоиспеченная абитуриентка повесила трубку. По стенам все еще прыгали солнечные зайчики, в воздухе пахло весной — соками и листвой, цветущими кустарниками, влажной, согретой землей. Дебора неспешно вышла на улицу и двинулась по тропинке вокруг старинного католического кладбища, мимо автомобильной свалки, направляясь к зданию школы, чтобы смерить взглядом школьные окна. Она поклялась себе совершить этот обряд в случае успешной сдачи экзаменов. Сейчас она брела туда без ликования, просто желая сдержать данное когда-то слово. На пути у нее был необъятный стадион, где даже в эту пору тренировались четверо мальчишек. Ее вдруг накрыла невыносимая усталость; пришлось сесть на землю и привалиться к ограде.

Почему отцовская гордость смешивалась с жалостью? Чтобы добиться нынешнего успеха, она отдала учебе все силы, все упорство, всю свою волю. Теперь дело было сделано, но, так-то говоря, к этой цели приходят все кому не лень, да еще на два года раньше. А она получила документ о среднем образовании в девятнадцать лет, и родители, как видно, уже раструбили об этом всему Чикаго. «Но я сама этого хотела!» — прошептала она по-ирски, с внезапной беспомощностью отвернувшись к ограде стадиона.

Магия предзакатного часа наделила мальчишек-спортсменов трехметровыми тенями. Футболистов, юных, жилистых, золотили последние лучи солнца. От Деборы потребовались неимоверные усилия воли, чтобы достичь того рубежа, к которому этот смешливый выводок пришел между делом. Ее отделяла от них стена, которая никуда не денется. Сквозь нее Дебора смотрела сейчас на невыразимо прекрасный мир, зная, что ей придется сжигать все свои силы без остатка, чтобы просто оставаться живой.

В солнечных бликах на площадке появились еще двое. Стройная девушка, сама грация и чистота, и шагавший рядом с ней парень держались за руки. На хрупкие девичьи плечи был наброшен мужской пиджак. Двигаясь по кромке поля, они прошли мимо Деборы. Время от времени эта парочка останавливалась, не то играя в какую-то игру, не то болтая о чем-то забавном. Склоняя голову, парень то зарывался лицом в волосы своей подруги, то утыкался носом ей в щеку.

Дебора заговорила сама с собой вслух, как водится у душевнобольных.

— Этого мне не видать, — сказала она. — Хоть дерись, хоть учись, хоть трудись, такой парень никогда не будет шагать рядом со мной и согревать теплом своих рук.

«Карла давным-давно тебя предупреждала , — из-за ограды обратился к ней Лактамеон. — Выучишься, начнешь работать — а все равно: „здрасте“ — „до свидания“» .

«Квентин будет поить тебя водой , — добавил Антеррабей, — через зонд. Но никогда не погладит по щеке. И никто… ни один…»

Сгустились сумерки. Медленно поднявшись, Дебора побрела обратно в город. На территории автокладбища репетировал церковный хор, словно бросая ей вызов. «Здрасте» — «До свидания». Никто ни разу не назвал ее по имени.

«Я растратила свои надежды, когда занималась рукоделием и пела в хоре бок о бок с вами, а сейчас я тут, рядом — и вы меня не признали». Теперь они двигались вдоль погоста — Антеррабей в темноте метал языки пламени, Лактамеон по-собачьи завывал, Синклит вновь поднимал голос:

«Работай, ленивая, борись, нерадивая… и никогда… никогда… никогда…»

«Я всего добиваюсь через кровь! — прокричала она им в ответ. — Даже когда мне было плохо, я брала себя в руки, не опаздывала и день за днем настраивала свой рассудок. У меня тоже есть гордость…»

Но слова ее накрыло гигантским валом хохота. Вглядываясь в Ир, чтобы увидеть огненный полет, она звала Антеррабея, но слышала только смех, беспощадный, глухой, донельзя презрительный. Бог пронесся мимо, захлебываясь от веселья, и тут к нему присоединилась другая фигура, которую Дебора видела в одной далекой книге с гравюрами, среди забытых фолиантов дедовой библиотеки; теперь такие издания вышли из моды, а прежде имелись в каждой интеллигентной семье. Это был «Потерянный рай» Мильтона: там перед нею впервые предстало яркое видение вечно падающего бога, и был это не кто иной, как мильтоновский Сатана. Приходя к деду в гости, она тысячу раз видела эти иллюстрации. Девятилетняя, она слышала раскатистый гром в тех строчках, которые читала незаметно для себя, и пока дремавшая в ней художница изучала очертания ангелов и тонкие гравированные штрихи, которые наделяли их пространственным измерением, тайная искательница империи незаметно похитила гордого архангела, чтобы сделать его первым обитателем созданного ею мира. Даже Антеррабей не был ее творением!