Шумов знал, что именно эти атрибуты, ювелирно выписанные и детально проработанные, вызывают основное восхищение его заказчиков. Контр-адмирал Спесивцев, давний знакомый Шумова, не был исключением, поэтому он совершенно напрасно напрягал голову и шею, стараясь не шелохнуться, в то время как живописец потел над погоном на правом плече. Но Шумов не давал натурщику расслабляться. Он давно заметил, что сановные модели остаются особенно удовлетворены сеансом, если их изрядно намаешь. Это с артиста или коллеги художника можно писать легко, развлекаясь во время работы трепом и лишь изредка возвращая модель в нужную позу. А сановник должен всей тушей ощутить каторжный труд живописца, поэтому Шумов, усадив сановную жертву, требовал полного замирания.
Внимательно поглядев на красное лицо контр-адмирала, живописец решил, что на сегодня хватит: не дай Бог, с натурой приключится удар.
– Павел Андреевич, имеешь право расслабиться. Сегодня мы с тобой неплохо продвинулись.
Взгляни. – И Шумов ловким жестом развернул мольберт.
Адмирал сперва не понял и от неожиданности быстро заморгал глазами, затем, сообразив, что его мучения подошли к концу, благодарно улыбнулся, а взглянув на свое изображение, где за сегодняшний сеанс отчетливо проступили все знаки его адмиральского величия, и вовсе растянул рот до ушей.
– Вставай – ив столовую. Мария Ивановна накрыла и давно ждет нас с обедом.
– Неловко, Иван Иванович. Я без цветов и вина, а хозяйка беспокоилась… – просипел адмирал.
– Отставить! Ты на моем корабле. Тут я капитан.
Марш в столовую! – скомандовал Шумов.
– Есть в столовую, – ответил адмирал и, с трудом восстанавливая кровоснабжение затекших членов, покинул кресло.
Столовая живописца с полированным овалом большого стола, инкрустированного темным деревом по светлому, полукреслами, обитыми гобеленом, цветным хрусталем графинов, бокалов и рюмок больше смахивала на генеральскую столовую, чем на трапезную представителя богемы. Адмирал чувствовал здесь себя по-домашнему легко.
Мария Ивановна подала гуся. В разгар обеда появился незваный гость.
Миша Павшин стоял в дверях и, неловко переминаясь, смущался за вторжение. Референту министерства культуры на порог не покажешь. Иван Иванович Шумов встал и, сделав хлебосольную улыбку, пригласил парня к столу.
– Нет, я на минутку. Мы могли бы где-нибудь поговорить? – спросил молодой человек.
– Милости просим ко мне в кабинет, – предложил Иван Иванович и, обратившись к жене, добавил:
– А ты, мать, займи адмирала. Я недолго.
Иван Иванович указал гостю на кресло возле письменного стола, за который уселся сам. Тот садиться отказался и, отомкнув кейс, достал из него большой конверт. Подавая конверт Шумову, Миша старался не глядеть в лицо Ивана Ивановича и опускал голубые глаза. Иван Иванович взял конверт, извлек письмо и, открыв ящик стола, нащупал там футляр с очками. Картины писал он без очков, а вот читать предпочитал в них.
По мере прочтения письма выражение лица Шумова менялось. Сперва он вскинул одну бровь, изображая недоумение и удивление, затем брезгливо оттопырил губу и, дочитав, двумя пальцами, словно держал не лист бумаги, а зловредное насекомое, убрал письмо обратно в конверт.
– Что требуется от меня? – спросил он Мишу.
– Подпись, – ответил тот.
– Я не совсем понял, от кого исходит этот документ? – пристально глядя на Павшина, протянул Шумов. – Если от группы художников, то я не вижу подписей. Я эту мерзость не писал и подписывать ее первый не намерен. Почему вы, Миша, пришли с этим ко мне?
– Я выполняю поручение Зинаиды Сергеевны Терентьевой. Могу вам сказать откровенно, что поручение это мне омерзительно. Но я на службе… – ответил Павшин.
– Тогда спрошу так. Почему Зинаида Сергеевна выбрала меня первым? Я похож на мерзавца? – Иван Иванович ждал ответа.
Ответа Миша не знал. Он краснел, и Шумов видел, что мальчишка готов расплакаться. Иван Иванович относился к Павшину неплохо, хотя тот, делая критический обзор весенней выставки на Кузнецком мосту, о Шумове упомянул вскользь и без особого энтузиазма. Иван Иванович не обиделся. Он про себя знал все сам. Четырехкомнатная квартира, дорогая мебель, машина, дача – искусством этого не заработаешь. Да, он выбрал ремесло. Он ремесленник, и ремесленник крепкий. За свой товар Шумову не стыдно. Художники не очень жалуют его портреты, но Шумов не претендует на роль гения. Да, мог бы, как и Темлюков, добиться высот, если бы позволил себе творить для души и сердца. Но ремесленник и подлец – совсем не одно и то же.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу