Олег Лукошин - Капитализм

— На самом деле? — изумлен Денис.

Это одно из самых больших открытий в его жизни.

«Милый братец мой Максимка, — слюнявит Настя карандаш и под свет керосиновой лампы выводит кривые буквы на обрывке бумаге, — пишет тебе сестренка Настенушка. Живу я хорошо. И мама живет хорошо. И Дениска тоже. Про Вовку мы давно ничего не слышали, а от папы как не было никаких вестей, так и нет. Только о тебе сердце ноет, братик мой милый! Почему сестру не навещаешь, почему забыл о Насте? Или, может, ты работаешь не покладая рук и тебе некогда мне написать? Приезжай ко мне, милый мой Максимка! Очень я хочу с тобой повидаться, аж болею вся. Или напиши хотя бы, потому что сил нет жить в неведении».

Она складывает бумажку вчетверо и подписывает: «Брату Максиму».

— Кто это тут керосин жжет? — слышится истеричный голос госпожи Симаковой. — Сейчас на месте прибью!

Настя быстро задувает лампу, ныряет под одеяло и замирает.

— Ну, что, начнем совещание, — негромко говорит Денис (негромко — это специально, так надо) и следит за реакцией сотрудников.

Сотрудники напряжены и собраны. У каждого в руках ручка, на столе — блокноты. Они ждут распоряжений.

«Вот она, власть над людьми! — демонически хохочет в душе Денис. — Вот оно, торжество!»

— Сначала поговорим о маркетинговой политике… — многозначительно бросает он.

Пять утра, нещадно звенит будильник.

— Подъем! Подъем! — разносится по коридорам работного дома.

Дети бегут на улицу к умывальникам.

Настя подбегает к забору, просовывает руку сквозь прутья и опускает незапечатанное письмо в почтовый ящик.

— Не подведи меня, Максимка! — шепчет она.

— И все же, — возразил Максим спутнику, — какие-то вульгарные у тебя представления о свободе. Не может человек быть абсолютно свободным в несвободном обществе.

Хиппи, с которым он познакомился три дня назад, продолжал улыбаться и мотать хайрастой головой.

— Свобода — она одна, — продолжал он гнуть свою линию. — И не бывает других свобод. Общество здесь совершенно ни при чем. Оно всегда несвободно.

От пребывания в Саратове у Максима осталась одна сплошная досада. Ни копейки заработанных денег, ни гроша не положено на книжку. Ко всему прочему чуть в тюрьму не загремел. Вот если только принимать как положительный опыт революционной борьбы…

Несколько дней по городу рыскали милицейские машины, в которые сажали всех, кто носил белые рубашки и черные брюки. Ну, а если у человека обнаруживался на груди бейдж, то его сразу же на улице забивали до смерти. Очень испугал властные и коммерческие структуры этот бунт продавцов. Сам федеральный министр МВД и председатель ФСБ на место приезжали, чтобы разобраться, в чем суть да дело. А какой-то журналист-обозреватель на центральном канале плакался, что бунтарские идеи все еще насаждаются нашему народу из отсталых стран Латинской Америки. Позитива мало у людей, радости — к такому выводу пришел акула журналистики.

Максим все это не видел, но понял, что в городе оставаться нельзя. Ноги вынесли в чистое поле, где он наткнулся на бродячего хиппи, перебирающегося в Сибирь для продолжения духовного роста.

— То есть, — не унимался Максим, — ты не принимаешь на себя никаких обязательств перед обществом?

— Не-а, — мотнул головой хиппи.

— Перед своей страной?

— Да плевал я на нее!

— Перед своим народом?

— Блин, какую ты чушь плетешь!

Они поднимались по каменистому склону. Заросли в этом месте особенно сгустились — приходилось буквально продираться сквозь ветви. Да к тому же подъемы, спуски — нелегко. Горы, одно слово. Максим начинал подумывать, что хиппи потерял тропу, но тот вышагивал уверенно.

— Значит, — загорался Максим, — тебе все равно, что народ той страны, в которой ты живешь, на языке которой ты говоришь, поставлен на колени? Тебе все равно, что он порабощен и вымирает? Тебе все равно, что им управляет кучка сволочей?

— Оставь эту революционную патетику для митингов, — поморщился хиппи. — Ты пытаешься навязать мне ложные ценности.

Гудели совы. Солнце за спиной опускалось за горы.

— Это трусливая позиция. От окружающей действительности не спрятаться. Она все равно настигнет тебя. Другое дело, встретишь ты ее лицом к лицу, или она вонзит нож тебе в спину.

— Это не моя действительность. Каждый творит вокруг себя собственную действительность. Ты создал себе свою, а я — свою. Твоя действительность полна злобы и страданий, а моя наполнена любовью. В мире есть только одна правда — любовь.