Голованов - айный язык птиц

– С Федькой, – вдруг издалека, но осмысленно отвечает долговязый парень.

– А звать тебя как, помнишь?

– Сашка.

– А меня?

– Надя ты, сестра моя!

– Так что ж ты мне голову морочишь – «мама», «мама», я обмерла, думала, с ума сошел, – взвизгивает Надя.

– А ты не серчай, не серчай, – говорит этот странный, да и не очень-то молодой уже парень. – Я отца увидеть хотел. Не помнил его. И карточки нету. И повидал: как бык его запорол из-за меня… Теперь поняла?

Надя смотрит на него и вдруг нежно, по-сестрински целует.

– Его здесь похоронили-то?

– Нет, как положено, на кладбище, на том берегу…

– А надо было здесь, под ивами, для кладбища он неподходящий богатырь, велик он, тесно ему…

Он оглядывает простор, камыши, воду – и вдруг видит табун коней, взметнувшихся неподалеку от него…

– А что за лошади это?

– Это чечен один, на том острове, табун держит, а сюда они попастись переходят, – говорит Надя.

К болоту подходят кони, гривами машут.

Он смотрит на коней с шалыми гривами.

Вдруг за камышами всадники в латах взвиваются, с перьями на шлемах. Кольчуги, колчаны, легкое тюркское вооружение кочевников.

Брат и сестра смотрят завороженно. Прячутся в высокой траве.

Скачут хазарские всадники.

– Плохие известия, великий каган. Варяги идут по Итилю с севера и тьма людей без лиц с востока. Плохие предзнаменования. Ворон мой не взлетает. Меч мой отяжелел…

– Пока твой меч не будет порхать, как ворон, сердце твое будет мягче свинца от страха. Горе – встретить испытания, трепеща, как женщина…

Надя:

– Откуда они? Саш, это ты опять делаешь?

– Не знаю… Странное место тут, времени через край – сами они выплескиваются…

Всадники исчезают, только черный ворон, вышелушившись вдруг из клубка перьев, возникает в небе, парит, вскрикивает сухо, делает мах – и исчезает.

Саша смотрит на сестру.

– Я пойду, Надя.

– Прощай, Сашенька.

– Не прощай надо говорить, а до свидания. Час-то какой? Уж солнце садится. Долгонько мы с тобой путешествовали… А меня, вишь, на берегу мужик дожидается. Федька зовут. Валин жених.

– Ну, кланяйся, а я пойду…

– Саша! Мать твою! – нетерпеливо кричит Федька.

– Загулялся я, Федя, нельзя мне раньше было, отца надо было повидать…

– Отца? – Федьке как будто и странно, он, может, и слышал, что родители Саши и Вали умерли, но ему не до этого. – Ты погляди! – тащит он Сашку куда-то по берегу. Хватает охапку травы, мнет ее. – Чуешь?

– Дурная трава.

– То-то и оно, брат! То-то и оно! Вот куда мы в другой раз за урожаем-то приедем! Понимаешь?… А не понимаешь – и ладно. Ты фуфайку накинь, сейчас на реке прохладно, а мы к морю пойдем, там и вовсе – задует моряна – насквозь.

В лодке уже все готово для лова. Две канистры топлива стоят, канистра с водой, ящик какой-то железный, крюк, багор лежит, сети припрятаны, еда тоже куда-то спрятана, Федька хлеб жует. На нем толстый брезентовый плащ.

– Хлебушка хочешь?

– Не, не хочу. Днем сестра накормила.

– Смотри, потом не до еды будет…

– Не…

– Ну, тогда с богом: поехали! – И Федька с духом дергает стартер мотора. Лодку мигом выносит на середину Волги, и она красиво идет по ней, оставляя по борту нежно-лиловый отрез воды.

Некоторое время молча сидят: Федька – крепко держа рукоятку газа, Саша – посреди лодки, спиной к ветру. А мимо деревеньки летят, ивы, стога, луга. Родина летит. И хорошо отчего-то.

– Эх, Саня, рассказать бы тебе, как бывало… Как почуешь этот ветер в лицо, сразу стакан хлопнешь – а дальше – мама не горюй! Беспечно жили, брат…

Саше нечего ответить – он молчит.

Но Федька еще не исчерпал восторга:

– Мотор – вишь, какой у меня? Не смотри, что старый. «Ямаха», сорок лошадей… Годная вещь… От тока порулить не проси – этот нас враз перекувырнет. Норовист! Бывало, от ментов уходили – без вопроса. Те на «вихряйках» раздолбанных – а тут сам понимаешь… Зверь! Как на паровозе их объезжали, да с полным ящиком икры, вон, на котором ты сидишь, понял?…

Саша молчит, не знает, что отвечать.

– Ты что все молчишь-то? – раздраженно спрашивает Федька. – Днем ушел – прока никакого, щас молчит – тоже, товарищ!

– Я той жизни не знал, ничем не могу за тебя порадоваться… – произносит Саша.

Федька, по лицу видно, хотел обидеться, да передумал:

– А может, и молчи. Наше дело тихое. Сейчас на раскаты выйдем – ни зву-ка. Ни курить – ни-ни. Сетку будем ставить – уключина чтоб не скрипнула…

Лодка идет уж не между островов, а среди тростников, по большим просторам воды идет. И внезапно в гуще тростника остро тянет какая-то птица, и Саша, сложив по-своему руки, вдруг так же громко отвечает ей.