Голованов - айный язык птиц

Он осторожно снимает пчелу за крылышки – и отправляет в полет.

Поднимается – там не близкий путь, и весь он его проходит сковозь/через разрывы во времени: то вроде старое, черно-белое кино – залает собака, загомонят голоса, трактор зарычит, а то вроде не кино, а наше настоящее – та же улочка, и ивы те же, и тени, только нету никого. Впрочем, лает. Меньше шпица, черненький такой песик. Сашка медленно открывает калитку в сад, смотрит на стоптанные ботинки у двери, банки, ведра, таз с водой, белые лепестки в воде, несколько яблонь… И вдруг («трр-рр!» – и опять тот старинный, черно-белый фильм) – колодец. Старый деревянный сруб. Странный, заколдованный колодец, черные венцы мхом обросли, ворот, цепь, ведро мятое с большущей ржавой тракторной гайкой на ручке, он заглядывает вниз – там черная вода. А в воде – мальчик смотрит на него. Капля падает, разбивает отражение. Он поднимает лицо от колодца и видит весь этот сокрытый в траве мир, который так заметен в детстве: большую курицу, бредущую в лесу травы, цыплят, выклевывающих что-то под яблоней, кузнечика большого, колесо телеги, а потом всю телегу целиком: она уж не ходит, стоит, вросши колесами в землю, засыпана опавшими лепестками яблонь, на ней шинель лежит, дышит. Там, под шинелью, старый дед спит-храпит, старый-престарый, как сморщенное яблоко, и, когда мальчик проходит мимо, шурша, дед приоткрывает глаз, и он у него тоже старый, как погасшая звезда, и такое впечатленье, что – не видит. Дверь дома открывается… Вернее, это женщина открывает дверь, смаргивая, смотрит на него, не узнавая, произносит неуверенно:

– Саш?

– Мама!

(«Тр-ррр!» – цветное.)

Чуть-чуть она преображается, эта женщина, как будто вспоминая что-то.

– Саша? Саш, ты, что ли? – спрашивает, но уже без сомненья. -

Я Надя, сестра твоя. Похудел ты… Проходи. Сколько лет не был. Как вы там с Валей?

– А вот ты в зеркальце посмотри: увидишь, что мама…

Осколком зеркальца направляет солнечный зайчик ей в лицо, в глаз.

И там бездонный такой глаз, как вселенная…

(«Тр-рр!» – Ч/Б – черно-белое.)

– Мама… – зовет он.

– Пойдем, поешь, цельный день не евши, убегался весь…

Внутренность избы. Все аккуратно: стол, лавки, натертое дерево лавок, кисея покрывал, иконки старые, бумажные… Ничего не изменилось. Только он стал – мальчик, а она – мама. Мама наливает ему из кринки молока, дает хлеб:

– На, поешь.

Старый дом. Ивы шумят вокруг, куры кудахчут… Ветер ходит, в окошках шумит.

– На батьку хочу поглядеть.

– А чё на его глядеть-то? Скирду разбирают. А то пошли…

(Трр-ррр! – цвет.) Вроде как наш день. Только Саша рядом с Надей остается маленький. Выходят на скотный двор, там стоят горбатые скирды в серых шкурах, сено, внутри скирды зеленовато-желтое, просыпано на землю. В солнце – желтые мужики. Разбирают прошлогоднюю скирду. Сено у них в рулонах, бечевой схвачено. Один на тракторе разруливает, подает мужикам раскрытую железную лапу, те вкатывают в нее рулон, он везет в хлев, на подстилку.

– Ну, што? – орет тракторист. – Три штуки уже – мож, хватит?

– Еще давай! Кидай клешню! – смеются мужики, и есть какая-то радость в этой спорой крестьянской работе… Солома в воздухе летает…

– Это что за малец с тобой, Надь? – спрашивает мужик на тракторе…

И в тот же миг – «тр-р-р!» – замыкание – и трактора нет. Сено свежее, только начали скирдовать, и не рулонами, а вилами, по-старому. Почему-то много людских голосов мечется:

– Куды, куды его сорвало-то?

– Степка, не суйся, убьет! Ополоумел!

Пыль! Стрем! Бегут куда-то!

– Степа-а! – заходится бабий крик. – Сашка там!!!

Здоровенного рыжего быка с гривой бешеной шерсти и мотающимся, хлещущим хвостом с заносом выбрасывает в пыльный двор. Через двор мальчонка бежит, спотыкается, падает и, понимая, что это конец, заходится истошным криком. Секунду они один на один – бык и ребенок. Бык фыркает, пригибает голову и делает шаг в сторону мальчика, как вдруг появляется загорелый мужик в синей майке – и на него, выкатив красный глаз, какою-то грудой валится рыжий бык; человек бьет блестящим ножом ему сзади под основание черепа и медленно оседает к шее животного, которое сразу делается смирным, послушным… И только немного дошевеливает рогом, там, у этого человека внутри…

– Степа-аа! – кричит Надька и бросается к отцу, и Сашка бросается к отцу, и трогает его крепкую толстую руку, и видит распоротый живот и такой же, как у быка, красный, угасающий глаз… И кажется, эта смерть длится вечно…