Норман Льюис - Бегство от мрачного экватора. Голоса старого моря

Ведь на самом-то деле она мне не принадлежит. Разве горы, реки, деревья могут кому-нибудь принадлежать?

Скорей всего, наоборот: я принадлежу земле. Почти всю мою жизнь на меня работали, я всего лишь надсмотрщик. Так пусть же люди, гнувшие на меня спину, встанут на ноги. Пусть они почувствуют себя людьми, подумал я. И тут же созрело решение. Помните тех семерых пеонов, с которыми я разговаривал, когда вы были у меня в гостях?

— Прекрасно помню.

— Они всегда стояли за меня, подумал я. Почему бы не отдать им землю? Наверняка они будут рады получить ее, а я буду рад от нее избавиться. В Мадриде я пошел к лучшему юристу посоветоваться, как это лучше оформить, и кое-что мы уже сделали. Вы не поверите, как трудно передать кому-нибудь свою землю. Такая волокита! Вы в последнее время не были у моего дома?

— Недели две назад я был у вас в имении, хотел узнать, нет ли каких новостей. Мне показалось, что дома никого не было.

— Вам не показалось, — сказал дон Альберто, — там действительно никого не было. Я оставил дом на управляющего, а он не удосужился даже зайти туда.

Мои батраки требуют, чтобы им отдельно платили за расчистку земли и рытье канав, за пахоту, за сев, за подрезку лозы, за опрыскивание винограда, — и управляющий платит. Он платит за семена, которые не были посеяны, за установку насоса у источника, который давно пересох, за лечение скота, которого у меня нет.

Да за те деньги, что я заплатил ветеринару, можно сделать прививки всем коровам в провинции!

— Да это же издевательство!

— Не знаю почему, но мои батраки решили, что я больше не вернусь. Возможно, кто-то пустил такой слух. И надо же мне было приехать именно в тот момент, когда два моих батрака ломали пристройку и вывозили камень. Когда я спросил, что они делают, они ответили: «Все равно здесь все разваливается».

— И что вы собираетесь предпринять, дон Альберто? — спросил я.

— Ровным счетом ничего, — сказал он. — И они это знают. Бедняки по своей природе — люди честные. Это вам не богачи. Здешний народ всегда был жестоким, жадным, склочным, но — честным. Его совратили.

Оглянитесь — кругом одно жулье. Дух мошенничества витает, в воздухе. Это раньше мошенники прятались по темным углам. Теперь мошенничество — обычное явление. Теперь мошенник — уважаемый человек. Как можно обвинять батраков в мошенничестве, когда все кругом — мошенники? Сейчас они копают картошку на полях Муги, а я остался с 200 кабальериями земли, которая мне не нужна и которую мне некому отдать.

— Еще не все потеряно. Наймите людей в Фигерасе, займитесь механизацией.

— И речи об этом быть не может, — сказал дон Альберто. — Пусть уж все идет прахом. Когда мои предки завладели этой землей — неважно, как это им удалось, — здесь был райский уголок. Трудно восстановить здесь все, как было, на это уйдут десятилетия, а может, и больше — уж слишком много деревьев порубили. Пусть здесь будет заповедник, что угодно, но картошку на этой земле сажать не будут! Когда был жив мой отец, в горах водились косули. Вдруг они вернутся?

На стол вспорхнули нахальные воробьи, дон Альберто насыпал им крошек и с любовью смотрел, как они клюют. День разгорался. В соседней лавке хозяин, гремя засовами, открывал дверь: вот он вынес на улицу столик и стал устанавливать на нем чучела пиренейской ласки — память об Испании; туристы брали их нарасхват. Похоже, в меху завелась моль — хозяин долго выколачивал каждое чучело о край стола, дул против шерсти; закончив дезинфекцию, стал тщательно прикручивать чучела зверьков к суку, который был прибит к столу — у ласок получался очень хищный вид. Налево от нас была мясная лавка. Мясничиха открыла ставни; на витрине были выставлены гипсовые тушки поросят с аккуратно перерезанным и ярко раскрашенным горлом. Проехала на новеньком, изукрашенном флажками, фонариками и прочей дребеденью велосипеде озабоченная Франсеска, жена Хуана.

В Фигерасе она ходила в школу, где выучилась читать и считать, а работала счетоводом в гостинице, ведь, кроме нее, никто в деревне арифметики не знал. За Франсеской вприпрыжку бежал Себастьян. Заметив нас, он остановился, торопливо пожал нам руки, шлепнулся на стул, хлопнул в ладоши, подзывая буфетчика, и беспокойно заерзал на месте. Тот куда-то запропастился. Время поджимало, в запасе у Себастьяна были считанные секунды. Видно, сегодня ему кофе не попить. Он вскочил. «Извиняюсь, — сказал он. — Бегу открываться». Затем повернулся ко мне: «Слушай, в воскресенье у меня выходной. Порыбачим?»