Норман Льюис - Бегство от мрачного экватора. Голоса старого моря

Митци держалась особняком, избегала шумных сборищ, увеселительных поездок, парадных ужинов, концертов в Сорте, пикников и морских прогулок. Она набрала целую ораву беспризорных котят. Рано утром, когда туристы еще не успевали занять места на пляже, или ближе к вечеру, когда они уходили, Митци неторопливо прохаживалась вдоль кромки воды — через плечо у нее висела сумка, в которой пищали котята.

Домогательства ухажеров отвергались самым решительным образом. Когда Пухольс предложил ей покататься по морю, она посмотрела на него так, что у того тут же отпала охота к морским прогулкам. Если кто-нибудь из тех, кто неотступно следовал за ней, подходил слишком близко, она резко поворачивалась и крыла его по-немецки: «Du bist ein Arschloch» [57] Грубое немецкое ругательство. , причем в ее устах это звучало не как ругательство, а как простая констатация факта. Стоило ей только появиться со своей сумкой, набитой пищащими котятами, как все окна открывались, прохожие оборачивались и десятки глаз жадно смотрели на нее. Казалось, она околдовала всю деревню. На мой взгляд, она была весьма глупа, и если и было в ней что-то необычное, так это крайняя самоуверенность. Этим-то она и брала деревенских.

Приближалось воскресенье — первое воскресенье после приезда Митци, — и вот тогда интерес к ней вспыхнул с новой силой. Что-то произошло или должно было вот-вот произойти. Ползли слухи, распускались сплетни, строились догадки, но в чем дело — понять было невозможно, толком никто ничего не знал. В воскресенье вечером я пошел в кабачок к алькальду, занял обычное место за столиком на улице, заказал пало и стал наблюдать за началом традиционного гуляния.

Иностранцев в деревне почти не осталось: все были на экскурсии, и для Фароля настал сладостный момент встречи с прошлым. Как и повелось, гуляние начала молодежь, которая разрозненными группами лениво прохаживалась по улице. Через полчаса появилась Бабка с Мясничихой — так на арену выходит матадор: все приготовления закончены и начинается главное.

И тут же перед моими глазами мелькнула белоснежная туника Митци; она шла рядом с Педро, сыном Кабесаса. Идущие за ними умышленно отстали, и Митци с Педро предстали перед глазами деревни в полном одиночестве.

Педро, Папенькин Сынок, раньше был мне неинтересен, и я не обращал на него особого внимания. Теперь же я хорошенько рассмотрел его. Парень, несмотря на некоторую придурковатость, был красив — пухлогубый, курчавый, с задумчивым выражением лица, таким же, как у Митци. Они шли по улице, ни на кого не глядя; они не произнесли ни слова и даже ни разу не посмотрели друг на друга. У церкви повернули назад: кругом царила мертвая тишина — казалось, на всех напал столбняк. Дойдя до конца улицы, они исчезли. Побежали за Кабесасом, но он пришел слишком поздно — их уже не было.

На следующее утро Митци и Педро уехали из Фароля в неизвестном направлении. Кабесас, одетый в траур, явился к алькальду, чтобы, как положено, изложить все обстоятельства, сопутствовавшие неожиданному отъезду сына. С ним был Тиберио Лара, единственный приятель Педро. Кабесас рассказал алькальду, что накануне вечером они с сыном сильно повздорили. Он обругал его за то, что тот путается с иностранной шлюхой. К тому же в деле с Клаусом далеко не все ясно. Что он собирается делать? И Педро сказал, что уезжает, а куда — не знает сам. Кабесас стал его отговаривать: «Куда ты поедешь без денег?

Я тебе денег дать не могу. Кроме дома, у меня ничего нет, и завтра же этот дом будет твоим. Мы пойдем в контору, и я перепишу его на твое имя». Педро сказал, что они с Митци уезжают, это дело решенное.

Дом с собой не возьмешь, так что он ему не нужен.

А возьмет он одну лишь гитару. Он выучился у цыган играть на гитаре, и это искусство его и сгубило, утверждал Кабесас. Лара со слов Педро сообщил только, что немка вернулась за ним, и они отсюда уедут, и ничто не сможет разлучить их.

Кабесас был спокоен и, казалось, смирился с потерей. Это насторожило алькальда. Изложив суть дела, Кабесас спросил его, нет ли огоньку. Алькальд проводил его на кухню, где в камельке теплился огонь.

Кабесас попросил у алькальда разрешения сжечь кое-какие личные бумаги. Тот не возражал и убрал с огня котелок. Кабесас достал из кармана пачку документов: свидетельство о рождении, свидетельство о браке и завещание. Он сжег их один за другим. Алькальд налил ему стакан бренди, и тот выпил.

— Ну, все, — сказал он, когда от бумаг остался один пепел. — Теперь я официальный покойник.