Норман Льюис - Бегство от мрачного экватора. Голоса старого моря

Все было готово для выхода Розы. Кармела незаметно исчезла в дыму и чаду сарая. И вот торжественный момент настал. Они появились в дверях и, постояв немного, начали спускаться. Кармела, сцепив руки замком, обняла Розу за талию. На Розе был какой-то бесформенный балахон. Она сильно хромала, корчась и вихляя всем телом. Она размахивала рукой, чтобы не упасть, но впечатлительному человеку могло бы показаться, что она в ярости гвоздит кулаком воздух.

В прошлый раз, когда я видел ее на заднем дворике, она не была так ужасна; заметив детей, она пришла в возбуждение и завизжала. Напуганные появлением урода, дети побросали игрушки и со всех ног побежали под защиту своих родителей.

Роза вырвалась из рук Кармелы, извиваясь всем телом и хромая, устремилась вперед, но тут же упала.

Кармела поставила ее на ноги, и к ней на помощь поспешили два рыбака. Роза смотрела на нас и что-то лепетала, преодолевая боль, яростно шевеля безгубым ртом; из больших умных глаз лились слезы. «Ей хочется поиграть с детьми, — убеждала Кармела. — Скажите, чтоб они шли к ней. Не нужно бояться».

Дети держались подальше от Розы, готовые в любой момент пуститься наутек. Розу утешили, успокоили и то ли отвели, то ли отнесли к столу, где для нее было приготовлено особое сиденье, нечто вроде инвалидного кресла; ее усадили, привязав хлипкой веревкой. Кармела в волнении забегала вокруг гостей:

«Она просто никогда не видела столько людей. Когда она одна, вы ее не узнаете. Она говорит не хуже нас с вами. Это просто чудо».

Она подала на стол, и хотя невозможно было понять, чем нас потчуют, вкусно все было до чрезвычайности. Роза издала резкий утробный крик и на это успокоилась. Гости ели, пили, разговаривали; дети, осмелев, вышли из-за стола и затеяли общую игру.

Это для Розы оказалось последней каплей. Несколько минут она смотрела на них в мрачном молчании, затем вдруг закричала, распуталась, соскочила на землю, оттолкнулась руками от кресла и заковыляла к месту игры. Она шла прямо на козу. Кармела была далеко, на другом конце стола, и не успела вовремя перехватить девочку. Коза боднула Розу, и та упала.

Женщины отнесли ее в дом, и плач вскоре прекратился. Они вернулись и сказали, что Роза заснула.

Гости допили вино и заторопились домой; Кармела отвязала козу и выгнала ее пастись на склоны.

На следующий день она долго благодарила меня за подарок — это была первая благодарность, которую я от нее услышал. Она уверяла меня, что Роза только говорит что об именинах — они понравились ей больше всего в жизни.

Восемнадцатого августа ко мне заявились гражданские гвардейцы. Демонстрируя неусыпную бдительность, они с мрачным видом осведомились, не покупал ли я в последние два дня мяса. Я заверил их, что вот уж неделя, как я о мясе и думать забыл; они для порядка обнюхали кухню и удалились. Подобная сцена повторилась и в других домах, а в лавке гвардейцы устроили форменный обыск: обшарили все полки и даже заглянули под прилавок. По деревне поползли слухи.

У дона Альберто было что порассказать мне.

К нему заходил посоветоваться некий Майанс, местный мясник — человек пронырливый, умный, хотя и неграмотный. Он оказался замешанным в одно темное дельце: какой-то крестьянин с дальнего хутора предложил ему быка. Скот положено было регистрировать, и, чтобы забить быка, требовалось специальное разрешение, однако страна давно уже жила но законам черного рынка, и Майанс поступил так, как и любой другой мясник на его месте: пошел посмотреть товар (и дон Альберто не стал его осуждать). С виду бык казался здоровым, и Майанс предложил свою цену.

К его удивлению, крестьянин согласился не торгуясь, однако выдвинул довольно странное условие: быка он зарежет сам, а мясник пусть приезжает за тушей шестнадцатого августа днем, в любое удобное для пего время.

Майанс сразу понял, что дело нечисто, а тут еще ломай себе голову, как незаметно вывезти мясо. Он сбавил цепу до шестисот песет, но крестьянин и этому был рад. Майанс совсем уж не знал, что и думать. Он дал двести песет задатка и поставил условие, что свежевать и разделывать тушу он будет сам.

Шестнадцатого августа в четыре пополудни Майанс приехал за тушей; убитый бык лежал по дворе, привязанный к столбу. Туша была еще теплой, однако, осмотрев се, он заметил, что по всей голове идут сильные ожоги, а глаза выжжены. Тут его рабочие стали с отвращением плеваться, в ужасе замахали руками, и он велел им идти к повозке; сам же решил пойти разбираться с хозяином.