Норман Льюис - Бегство от мрачного экватора. Голоса старого моря

— Они сотворили чудо. Опа по-прежнему хромает, чего и следовало ожидать, но вам ее будет не узнать.

— А повидать ее можно?

— Пожалуйста! На следующей неделе будут ее именины. Если желаете, приходите.

Кармела переехала в сарай лишь вчера. Его хорошо было видно из моей комнаты, и, глядя из окна на новое жилище, я наблюдал, как она приводит в порядок свой двор. Она сновала взад-вперед по берегу, как трудяга-муравей, собирая колышки и обломки досок, из которых она строила изгородь; к вечеру изгородь была почти готова. Стены сарая были сложены из медово-желтого песчаника; камень для постройки брали в той же каменоломне, что и для вилл пробковых магнатов. Чтобы сарай больше походил на дом, Кармела решила выкрасить его все той же желтой краской. Черепичную крышу, уходящую прямо в скалу, она уставила жестянками с геранью; на третий день я увидел, что по клочку земли, ставшему двором, разгуливает коза Астра, привязанная веревкой к колышку. Мало того, что коза страдала какой-то жуткой паршой, все эти дни ей приходилось голодать. Розы пока не было видно, и по деревне прошел слух, что ее прячут от дурного глаза, чтобы потом, в день именин, торжественно продемонстрировать собравшимся ее чудесное исцеление.

Деревенские недолюбливали Кармелу, но жалели ее, и готовы были сделать все, что могли, чтобы хоть как-то скрасить убогую жизнь Розы. Бабка сшила девочке юбку; Франсеска, жена Хуана, купила для нее в Фигерасе ожерелье из ракушек; по домам собрали детскую одежду (имевшую вполне приличный вид) и старые игрушки. У Себастьяна в леднике было припасено несколько кальмаров для праздничного обеда; я со своей стороны рассчитывал поднести имениннице солидный улов.

В то время я рыбачил с неким Пухольсом — его брат, с которым они работали на пару, съел что-то не то и слег. У братьев Пухольс была огромная сеть длиной четыре тысячи, а шириной — полтора метра. Эту сеть забрасывали на стометровой глубине; два часа ее ставили, два часа вытягивали. Настоящая работа начиналась, когда рыбу выбирали из ячеек; в сеть заходила все больше мелочь, и некоторые рыбешки так запутывались, что становились похожими на коконы.

На это у нас уходило часа четыре. Все руки у меня до Крови были изрезаны острыми плавниками и хвостами. Пухольс, поднаторевший в этом деле, работал по крайней мере вдвое быстрее, чем я. Этот тощий парень вечно жаловался на боль в груди и, по слухам, обладал невероятной мужской силой; его мощь рыбаки объясняли тем, что он ест живьем крабов. Крабы попадались нам сотнями, и, выпутывая рыбу из сетей, он то и дело отправлял в рот крабью лапку и сосал ее, кашляя и тяжело отдуваясь. Когда мы разобрались с сетями, то оказалось, что по крайней мере четверть улова можно сразу же выбросить — рыба была так покорежена, что продать ее было невозможно, и мне предложили забрать хоть всю. Я не стал отказываться, и вся моя доля пошла вместе с кальмарами Себастьяна в бабкин ледник.

Те две недели, что я прорыбачил с Пухольсом, я подвергал себя изрядному риску. Гражданская гвардия опять взялась за рыбаков. Еще разок осмотрели все лодки — хорошо ли закрашено старое безбожное название, не намалеваны ли на носу лодки глаза или, не приведи господь, звезды; еретиков вызывали в участок для сурового внушения. Разрешение на занятие рыбной ловлей у меня было, но закон, запрещающий владельцам маломерных судов иметь на борту лиц, не зарегистрированных как члены экипажа, оставался в действии. Лодка Пухольса нисколько не походила на маломерное судно, но он на всякий случай дал гвардейцам по кило рыбы на брага, и мы выпали из поля зрения представителей власти.

На именины Розы пришло с полдюжины рыбаков с семьями. Их кандидатуры предложила Бабка. Приглашались лишь те, кто мог привести с собой детей, и я подозревал, что многие очутились здесь лишь потому, что не решились отклонить просьбу, которая была, по сути дела, приказом. Бабка ради такого случая сияла траур и облачилась в балахон, напоминающий одеяние осужденных еретиков, а сверху повязала передник. Во главе с нашей предводительницей мы вошли во дворик Кармелы. Напряженно переглянулись. Мы подозревали, что дела у Розы не так уж прекрасны, не знали, что нас ждет, но готовы были сделать все, чтобы праздник удался. У дверей пас встретила хозяйка; на Кармеле была темно-зеленая блузка и юбка, в руках она держала сумочку, тут же, впрочем, отложенную в сторону. Лицо ее преобразилось от дружелюбной улыбки.

И переносной стол, и низенькие стульчики были общественным достоянием. Мы уселись за стол, приняв крайне неудобные позы, и Кармела поднесла нам пало. Из сарая струились аппетитные запахи; вкусный сладкий напиток ударил в голову. Мужчины, не имевшие иных тем для беседы, заговорили о рыбной ловле. Их жены пили пало маленькими глоточками, деликатно причмокивая; они оживились и принялись громко болтать, обсуждая последние деревенские новости. Дети перестали стесняться, отошли от родителей и отправились осматривать всякий старый хлам, хранившийся на дворе: пустые бутылки, старые шлепанцы, пустые жестянки из-под краски, кукурузные кочерыжки, панцири черепах, павлиньи перья. Они благоразумно держались подальше от Астры; коза была привязана в углу двора и за неимением другого корма жевала лезущую из нее шерсть.