Избранные произведения писателей Дальнего Востока

Он оглянулся. Деревня Ёнъён в утренней дымке! И с ней прощается он в это утро. «Эх! Встретиться бы хоть раз с Сонби да поговорить с нею по сердцу...» — подумал он, когда его взгляд остановился на доме Окчоми. Взору его представилась худенькая, жалкая, милая Сонби, которую вчера Окчоми и ее мать гоняли, как собачонку. День за днем проводит Сонби в этом логове шакалов, терпя бесконечные оскорбления. Разве не его это долг — вызволить Сонби отсюда? Хорошо бы хоть как-нибудь привезти ее в Сеул... Если она захочет, то это, верно, не так уж трудно будет сделать, нужно только уговорить Окчоми.

Но ему и во сне не снилось, будто он хочет жениться на Окчоми. Ее вздорный нрав! А этот вульгарно-кокетливый взгляд в подражание американским киноактрисам! Эти жеманные манеры!

Окчоми не нравилась ему, хотя он с детских лет жил в городе и достаточно видел и пошлости, и разврата. Было даже время, когда товарищи подтрунивали над ним, мол, он не от мира сего.

Синчхоль вынул из кармана часы, посмотрел — и сердце его легонько забилось. Время бежало, а надо было еще помыться.

Спустившись под горку, он погрузил руки в воду и опять загляделся на скользящих по голубому озеру гусей. С веселой улыбкой он начал плескать в них водой. Потом вдруг вспомнил, что надо спешить, быстро умылся и двинулся обратно.

Когда Синчхоль подходил к ограде дома Токхо, его внимание привлекли протянутые через ограду руки. Руки потянулись к тыкве, прикрытой широкими листьями, влажными от росы, и перетащили ее через вал. Синчхоль невольно сделал шаг, но пока прикидывал, чьи бы это могли быть руки, они уже исчезли. Ну и руки! Узловатые, с расслоившимися ногтями — чьи они? Синчхоль быстро миновал ограду, огляделся, но увидал, что мелькнула чья-то юбка. «Кто же это был? Конечно, старуха! Разве у Сонби могут быть такие руки? Сколько бы она ни работала, молодая ведь... Нет-нет!» — И он покачал головой.

Из кухни доносился звон перемываемой посуды. Рассыпалась смехом Окчоми. «А вдруг это руки Сонби? — почти с ужасом подумал он. — Как! Неужели у Сонби такие руки? У такой красавицы...»

— Ю-собан, пойди на гору и позови господина сеульца, — услыхал Синчхоль голос матери Окчоми и поспешил в дом.

— Идите скорее кушать, да ехать надо! — встретила его Окчоми, успевшая уже, по обыкновению, тщательно умыться и одеться.

Едва он взошел с земляного пола на дощатый, на него пахнуло резким запахом пудры. Из женской половины дома вышел Токхо.

— Значит, уезжаете. А когда же опять к нам? — полюбопытствовал он, когда Синчхоль ответил на его поклон.

— Да не знаю, право... Я и в этот раз много хлопот вам доставил.

— Ну, что за разговоры! Это уж вы напрасно!

Токхо прямо взглянул на Синчхоля. Не заговорить ли с ним о женитьбе на Окчоми сейчас же, да и поставить все на свои места? Но у них, видно, уже все договорено. Нынешняя молодежь всегда так: договорятся потихонечку и помалкивают. К тому же он слышал, будто нынче ученые и женятся-то лишь при условии, если их взгляды сходятся. И он оставил свое намерение.

Внесли обеденные столики. Токхо взирал на них с вожделением.

— Ничего особенного нет, но вы кушайте на здоровье... Эй, дочка, не ешь бульон, говорят, при твоем лекарстве нельзя кушать мясной бульон!

Окчоми поморгала глазами.

— Папа, я не пью этого лекарства, горькое оно, не могу!

— Ах ты! Отец заставляет тебя пить, чтобы ты поправилась... Разве можно так упрямиться? Вы уж построже с ней, — обратился он к Синчхолю. — Она только ростом большая, да уши выросли, а глупыш еще! — Он с умилением смотрел поочередно то на дочь, то на молодого человека.

Синчхоль почувствовал, что эти слова неспроста сказаны, и краска залила его лицо. Окчоми положила ложку, потупилась. Брови ее казались густо накрашенными.

— Ну кушайте, кушайте как следует, — проговорила мать Окчоми, выходя из кухни.

Синчхоль, оторвавшись от еды, мельком взглянул на нее.

— Спасибо, с большим удовольствием съем еще!

— Эй, принесите-ка еще тарелочку супа!

В дверях кухни появилась Сонби с тарелкой супа. Лицо ее пылало в клубящемся над тарелкой пару. Черная родинка на веке, выделявшаяся ярче, чем обычно, как бы подчеркивала ее скромность. Она подала тарелку матери Окчоми.

Избегая пристального взгляда Окчоми, Синчхоль принял тарелку. Руки его слегка дрожали.

С осени Токхо зачастил в уездный город, и нередко можно было видеть его в аккуратном европейском костюме, который он давненько уже не нашивал. Каннани он тогда же прогнал, и в народе поговаривали: нашел себе в городе гейшу, завел молоденькую любовницу. Мать Окчоми кипела яростью, ей не сиделось дома, и она тащилась вслед за мужем в город.