Стив Эриксон - Явилось в полночь море

Раздаются треск, как разряд молнии, но не молния, и взрыв в углу здания, и на Кристин стеклянным пламенем обрушивается стена воды.

Хотя и говорят, что некоторые события случаются будто в замедленной съемке, на самом деле это не так. Все всегда происходит быстрее, чем люди могут понять и осмыслить, и замедление происходит в памяти о случившемся, после; все оказывается более живым и с большим количеством подробностей, чем, казалось бы, можно было запомнить в момент, когда все происходит. Потом Кристин вспомнит все происшедшее более точно – ревущий на площади водоворот новой реки, в то время как миллионы литров воды рвутся из здания, неся в себе, как пули, тысячи капсул времени. Сила натиска только начала убывать, когда поток настигает Кристин, ударяя с такой силой, что упругие струи мгновенно вырывают из ее рук капсулу, и сама Кристин скрывается под водой. С ее голубым платьем, не слишком видным на фоне воды, для окружающих это выглядит так, будто у Кристин осталось только лицо – среди волн покачивается одна светловолосая голова. Под водой, возможно от пробивающегося сверху солнца, а возможно от какого-то взрыва в голове, перед глазами у Кристин возникает белая вспышка, словно Момент, словно утонувшая, сжавшаяся звезда веры и памяти, и, пройдя сквозь эту звезду, Кристин удивляется, что снова оказалась на поверхности. Тяжело дыша, размахивая руками, она шарит вокруг в поисках капсулы, которую держала в руках. Вот она снова овладевает капсулой, но на нее налетает стремительный поток других капсул. Одна с размаху бьет ее по лицу. Вода неудержимо увлекает Кристин все дальше от аквариума, волны не знают, куда ее нести, пока наконец не доставляют к верхним ступеням лестницы на трамвайной остановке.

Она не может долго оставаться без сознания. Кристин приходит в себя от того, что сначала ей показалось пронзительным, бьющим в глаза солнцем.

Но это не само солнце, это его отражение от воды и стекла, что заливают площадь озером света. Кристин перекатывается от солнца в тень навеса над трамвайной остановкой. Вся в порезах, истекающая кровью, она решает, что боль в боку – от треснувших ребер. Она еще немного дремлет, пока – после удивительно тихой и ошеломительной катастрофы – не просыпается от наконец заполнивших воздух криков. Приподнявшись, Кристин ожидает увидеть перед собой сцену гибели, и в самом деле повсюду видны вода и стекло, а по всей площади лежат раненые и, насколько можно понять, мертвые. Она ожидает увидеть людей, плачущих над родственниками и друзьями, она ожидает увидеть людей, плачущих над побоищем, но люди плачут совсем не над тем. Они плачут не по разрушенному зданию и изуродованным телам. Они плачут оттого, что в наступивших сумерках затопленный пейзаж покрыт тысячами выпотрошенных капсул, а их содержимое разбросано от берегов аквариума до залива. Сначала десятками, потом сотнями люди бродят по воде от одной капсулы к другой, многие сорвали с лиц марлевые повязки, которые уплывают в Токийский залив, как мертвые белые цветы вишни.

В свете взошедшей над Токио луны это продолжается всю ночь. Наконец одна из санитарок, обходя место катастрофы, находит Кристин и на ломаном английском подтверждает, что у той, по всей видимости, треснули два или три ребра, и объясняет, что ничего поделать с этим не может, разве что дать несколько пилюль от воспаления. Кровотечение у Кристин прекратилось. Она медленно, превозмогая боль, подбирает свою капсулу и ждет еще час, пока починенный трамвай не отвозит ее домой. В отеле «Рю» никого не видно, ни девушек для воспоминаний, ни их клиентов, словно ночью все воспоминания в Токио стерлись. Кристин идет прямо к себе в комнату на третьем этаже, где ненадолго забывается сном. У нее страшно болит бок, и позже, ночью, она просыпается от такой боли, что подозревает, будто повредила ребра еще сильнее, повернувшись во сне. Но теперь боль, уже не только в ребрах, становится невыносимой, и Кристин в страхе ковыляет в уборную в конце темного коридора. Она добирается до туалета как раз вовремя, чтобы увидеть, как Кьеркегор Блюменталь поблескивающим белым дождем выходит из ее тела.

До Кристин все еще не доходит, даже после случившегося днем, даже после происшедшего сейчас, что она является водоворотом хаоса. В голове у нее лишь мелькает нелогичная мысль, что не следовало по утрам стоять у окна, подставляя раздутый живот шуму города. Все, что ей думается, – это что если бы пришлось заново прожить эти дни, она бы с радостью забрала своего малыша обратно, в тишину городка в речной дельте, который морил ее жаждой снов. Все, что ей думается, – это что, возжаждав своих маленьких внутриутробных снов, блестящий желток маленького Керка Блю лопнул и вышел из нее. «Н-е-е-е-т!» – стонет Кристин и, рыдая, падает на колени. Она умоляет его вернуться. Она падает на колени и отменяет каждый суровый выговор, что устраивала ему: обещаю, я заставлю мир шептать тебе, плачет она и сгребает его в одну лужицу, держит его в пригоршнях и мажет им себя – лицо, шею, грудь, пока уже не может отличить слезы из глаз от продукта своей матки, пока и то и другое не просачивается в нее и она не иссыхает.