Стив Эриксон - Явилось в полночь море

Какое-то время он посидел с выключенным светом, жалея, что нечего поесть. В темноте в пентхаузе было страшно; Карл ловил себя на том, что прислушивается к странным звукам, которые могли издать незваные гости. В зловещей тишине маячила темная тень на месте, где прежде был лифт, а теперь оставалась лишь пустая шахта с доской, наискось прибитой поперек проема, где когда-то открывались и закрывались двери. Карл всегда боялся передвигаться по комнате в темноте – боялся споткнуться и упасть в шахту лифта. В темноте снаружи он различил клубы тумана, ползущие от залива по Грант-авеню; туман заволакивал таинственное граффити на доме напротив, хотя Карл видел его тысячу раз. Там было написано: «Я УПАЛ В ОБЪЯТЬЯ ВЕНЕРЫ МИЛОССКОЙ». Карл опять включил свет и начал изображать новый, по уточненным данным, чертеж на очередной карте, а потом снова в изнеможении уронил карандаш. Его тело ненавидело это кресло, его ум ненавидел эту одержимость. Я не одержим своими картами, это мои карты одержимы мной, говорил он раньше, много лет назад, но теперь он действительно был одержим ими и не знал, означает ли это, что его вера навсегда пропала. Он никогда точно не знал, во что верит, и однажды сказал, что в глубине любой веры таится лишь вера в саму веру. Его глаза ослабли, расфокусировались, хотя он всегда отличался хорошим зрением, за что с годами все чаще благодарил судьбу, так как ему становилось все трудней позволить себе очки; но снова, хотя он и положил карандаш, он не мог остановить вычислений у себя в голове, и в изнеможении его мозг соскользнул в хаос, где сливались воедино все дневные сомнения и ночные уверенности, и 2, 3, 7, 5, 68 и 19, и черная разинутая пасть лифта, и граффити на стене дома напротив, и имя девушки.

Мысль вспыхнула в уме так быстро, что он тут же забыл ее. Но чуть погодя его мозг проделал последнее необъяснимое вычисление, и когда Карл открыл глаза, все координаты схлопнулись к нулю.

Теперь он нахмурился, глядя на недочерченную карту. Ноль? Может быть, ноль и ноль? Ноль градусов широты и ноль градусов долготы – где-то на краю Гвинейского залива? Но его разум пробормотал не «ноль и ноль», а просто ноль, и он снова начинает вычислять, только чтобы снова вконец запутаться. И чем больше он старается восстановить вычисление, которое проделал его мозг в мимолетное мгновение, тем больше запутывается в совсем других вычислениях. Он снова закрывает глаза и пытается спокойно поразмыслить о том, что привело его к нулю. Определенно, раньше у него никогда не получалось нуля, никогда он не читал ни одну точку, ни на одной карте, что когда-либо чертил, как обыкновенный, абсолютный ноль, а теперь, как ни пытается, не может воссоздать его. «Что же я сделал, чтобы вышел ноль? – вслух говорит он сам себе. – Как же у меня это вышло?» Он решает, что теперь действительно сойдет с ума, и принимается пристально разглядывать предыдущие расчеты, ища ответа. Но не находит.

Он и не хочет найти его. И это самое безумное. Он не хочет найти ответа, который оказался нулем. В момент, когда он дошел до нуля, перед ним открылся Момент, и за этим моментом страшное чувство пропасти, и он отпрянул от него, может быть, объясняя себе, почему не может найти его снова, а может, объясняя себе, почему не мог найти его до сих пор. Он надеется, что это просто неверный ответ, выданный его мозгом – настолько уставшим, что лепечет что-то сам себе, – по ошибке. Но то, что делает ноль столь неправдоподобным и в то же время придает ему правдивость, это его совершенная пустота, совершенное сжатие в ничто всех координат – определенных шифром, в котором пропущена четверка, выстраивающая по порядку пространство, время и жизнь. Теперь, по прошествии часов и дней, когда его поглощали попытки доказать ответ, Карла поглощают попытки опровергнуть его; он испробовал все возможные комбинации вычислений, пытаясь убедить себя, что как бы и что бы ни делать, голубая карта на стене никогда, ни сложением, ни вычитанием, не приведет к нулю.

Наконец, уже не в силах этого терпеть, он опускает свое старое тело на пол, заворачивает его в карты, как в простыни, и закутывается в них – карты на груди, карты под головой, они окутывают его, как одеяло, и даже в темноте он сразу же находит пересечение двух линий. Не выронив карандаша из рук, он соскальзывает в беспокойный сон. Хотя ему часто снятся сны, ему почти никогда не снится прошлое; однако недавно ему приснился Прованс, куда в молодости он думал удалиться от дел, чтобы работать на винограднике, и теперь, когда он то и дело просыпается ночью, ему снится она, он ясно видит ее лицо, видит ее на улицах Ист-Виллиджа в те дни или случайные ночи, когда она сбегала от своих ночных занятий. Он не был столь наивен, чтобы не задумываться, чем же она занималась, но в то время он был еще достаточно молод, чтобы простить все, если бы она позволила ему простить ее, и когда они лежали в его крохотной каморке на площади Св. Марка, глядя на стены, оклеенные картами Лондона, Парижа и Вены, он понимал, как близок к тому, чтобы избавить ее от тех секретов, о которых она отказывается рассказывать. В углу сидел маленький плюшевый мишка. Мы возьмем его с собой, обещал ей Карл. В твоем желании сквозит больше идеализма, сказала она (или что-то в этом роде), чем у всех мужчин, которых я когда-либо знала; ты говоришь о моей улыбке, а не о моей груди, и я чуть ли не верю, что ты говоришь искренне.