Стив Эриксон - Явилось в полночь море

Хотя никто еще этого не знал, она жила на заре того момента, когда хаос с новой злобой поцелует любовь. В ожидании этого фатального непредсказуемого будущего женщины той эпохи извивались в своих постелях, в их жилы вливались вновь узнанные желания; атмосфера умирающих семидесятых была наполнена сексом, сладостным и мятежным, и скоро мембрана между тем и другим разлетелась в клочья. В эти месяцы единственный короткий роман у Энджи случился с начинающим драматургом лет двадцати пяти по имени Карл, который днем работал картографом в Манхэттенском муниципалитете. В распоряжении Карла были сотни карт – карты улиц и карты мостов, карты канализации и карты метро, карты электросетей и карты водопровода, карты звуковых потоков и карты аэродинамических труб, – на стенах его крохотной квартирки на площади Св. Марка была начертана карта всей его жизни с пометками того, где он впервые напился, где впервые занимался сексом, где начал писать свою первую пьесу, где застрял на третьем акте. Однажды утром, когда Карл сидел, как обычно, в кафе в Виллидже, пил, как обычно, эспрессо и от руки писал в большом бумажном блокноте третий акт пьесы, он вдруг начал чертить свою первую карту: персонаж выходит на сцену, открывает рот – и дальше ничего. В попытке найти правильные слова для диалога Карл целый час сидел, уставившись в свой эспрессо и свой блокнот, а потом начал чертить карту пьесы, которая, как он надеялся, откроет ему, что же персонаж хотел сказать. Это привело к новой карте, а потом к еще одной.

– Да ты одержимый, – просто сказала Энджи, когда в первый раз увидела все его карты.

– Вовсе нет, – ответил Карл, и ей пришлось признать, что он не казался одержимым типом из тех, о которых говорила ей Максси. – Я не одержим своими картами, – улыбнулся он. – Это мои карты одержимы мной.

– Да что ты говоришь.

– У меня есть вера, – объяснил он, – а вера выходит за пределы одержимости.

– Умопомрачение, – ответила Энджи, – и зависть тоже.

Будучи нерелигиозным евреем, Карл легко допускал, что, возможно, предметом его веры была сама вера, но также предполагал, однако, что в глубине своей сама вера и является единственным, во что кто-либо когда-либо действительно верил. В его желании сквозило больше идеализма, чем у всех мужчин, каких Энджи встречала или еще встретит. Через сорок лет, живя в пентхаузе заброшенного старого отеля в Сан-Франциско, он вспомнит, как она говорила ему об этом. Он складывал больше од ее улыбке, чем телу, и, казалось, делал это искренне, а Энджи была еще слишком юной и не понимала, что мужчины всегда больше любят в женщине улыбку, чем тело, даже если не признаются в этом или сами того не знают. Карл собирался когда-нибудь уволиться и уехать в Прованс, чтобы работать там на винограднике, – будучи студентом, он провел пару месяцев в Европе, и карты на стенах запечатлели осень в Лондоне, зиму в Париже, поездку в Тулузу, поезд в Вену, – и у Энджи возникло ощущение, что в его воображении она работает вместе с ним на провансальском винограднике.

Она бросила Карла, когда больше не смогла ни делиться с ним секретами, ни утаивать их от него. Она бросила его, когда заподозрила, что новая пара координат, нанесенных на карту Манхэттена прямо над раковиной, обозначает то место, где он полюбил ее. Ее начало пугать свое место на карте, которая казалась ей самой занимательной, – это была Карта Безумных Женщин, и флажки на ней представляли череду потерявших разум самок – от кельнерши в Дублине до женщины-фотографа в Брюсселе, от турагентши в Афинах до консультантки по киббуцам в Тель-Авиве, до прекрасной девушки, увиденной Карлом в Мадриде, тело которой было прикрыто только хаосом в глазах и красным беретом набекрень, украшенным пятиконечной звездочкой; девушка стояла на площади и открыто ласкала себя, пока последние франкисты из секретной службы не затолкали ее в черный фургон и не увезли прочь.

Энджи была невыносима мысль, что она станет маленьким флажком на Карте Безумных Женщин, обозначающим Нью-Йорк. В действительности она не верила, что заслуживает чьей-либо откровенности, и не верила, что может принять чью-либо эмоциональную щедрость без фальшивого притворства. Как-то вечером, через несколько часов после того, как она должна была встретиться с Карлом, но не явилась, она, кусая ногти, позвонила ему из автомата на Сорок шестой; за спиной ее гудел клуб, где она обычно танцевала перед ним, – Энджи выбрала этот автомат именно из-за фона, как будто шум клуба на заднем плане мог Карлу все объяснить.