Масахико Симада - Любовь на Итурупе

Мамору сказал, что я проклят духами императоров. Значит, я нарушил законы природы и пошел против воли небес? Получается, даже в стране мертвых со мной обращаются как с преступником?

Шестой день. Костя пришел в хижину. Он был очень бледен, губы потрескались, глаза ввалились, лицо осунулось. Он не говорил ни слова, дрожал и держался за живот. Я дал ему кипятка с сахаром и уложил на свою постель. Бормоча что-то по-русски, Костя уснул. От голода начинает сводить живот. Чтобы унять боль, нужно закинуть что-нибудь в желудок Я тоже попил кипятка с сахаром. Сразу стало тепло, острая боль в желудке прошла. Ночью было тяжелей, чем днем. Тьма и тишина ядом разливались по всему телу, усиливая боль и страдания. Костя мучился не только от физической боли, ему приходилось откликаться на голоса несметного числа умерших, и это изматывало его душевно. Не в силах справиться, он, наверное, пришел ко мне за помощью.

Пока я ходил за водой, Костя проснулся. Он, кажется, хотел что-то рассказать мне, но произнес только:

– Спасибо, – и вышел из хижины.

Седьмой день. На рассвете в мои сны пришла жена. То ли это был сон, то ли она на самом деле приходила ко мне в хижину и спала рядом со мной? Когда я проснулся, в хижине еще витал запах ее чистых волос, пальцы помнили ощущение чего-то мягкого и теплого. Будто в забытьи, я выскочил из хижины, зовя ее по имени. Вдохнув холодного воздуха, я пришел в себя. Если рассуждать трезво, каким образом моя жена могла оказаться в горах острова на краю земли? Иллюзия, не более того. Но эта иллюзия была гораздо реальнее, чем сон, она заставила работать все пять чувств. Я не только видел и слышал, я помнил запах и прикосновения. Такое впечатление, что между сном и реальностью есть еще одно, особое пространство и духи близких время от времени появляются в нем.

Жена глубоко вздыхала и смотрела на меня.

– С чего мне начать? Наверное, тебе тоже хочется о многом поговорить со мной.

– Даже слишком о многом. Оттого и вздыхаю.

– Я же говорил: найди себе другого.

– Вероятно, я так бы и сделала, если бы не твое письмо.

– Фумио, должно быть, выросла.

– Да, совсем взрослая стала – уже можно внуков ждать. Ты ее и не узнаешь, если увидишь. Я не спрашиваю тебя, где ты был и что делал. Даже если ты жил с другой. Пока ты выступал с концертами, я знала, что с тобой все в порядке. По крайней мере до две тысячи десятого года информацию о выступлениях контртенора Каору Ноды можно было найти в Интернете. Но потом не осталось даже этой возможности узнать, где ты и что с тобой.

– Я потерял все. Не только голос, который приводил тебя в трепет, но и мужскую силу. Я потратил два года, пытаясь вернуть и то и другое, но все впустую. Каору Ноды, которого ты знала, больше не существует.

– Ты помнишь, что я обещала, вступая в брак? Быть вместе с тобой и в болезни и в здравии. Даже если ты потерял голос, стал импотентом, ты все равно Каору Нода. Надеюсь, ты не намерен похоронить себя здесь?

– Этот остров прекрасно подходит для конченого мужика.

– Ты что, не собираешься возвращаться? Ты же написал в своем письме, что обязательно вернешься ко мне.

– Я хочу вернуться. Но пока я внутренне не готов к обычной повседневной жизни. Я потерял самого себя – того, кто жил с вами. Выбравшись из темной лесной чащи, я наверняка смогу к вам вернуться.

– И не думай умирать здесь. Я буду ухаживать за тобой, если ты заболеешь. Буду сидеть с тобой в твой предсмертный час. – С этими словами жена исчезла.

Во сне она была добра со мной. Гораздо добрее, чем я заслуживаю. Говорят, воды Куросио доносят свои трофеи и до Калифорнии, где должны быть мои жена и дочь. Может, следуя воле судьбы, моя душа уже вышла в воды залива Касатка и плывет по течению, которое несет меня в Америку?

Бросив петь, я падал все ниже и ниже. Делать мне стало нечего, я погрузился в депрессию и неделями не выходил из своей квартиры в Нью-Йорке. Я постоянно слушал записи своих концертов – свидетельства моей былой славы, пытался утопить в саке свою печаль по голосу неземной женщины, который больше никогда ко мне не вернется. Я завидовал даже нищим, которые пели на улицах. Я горстями принимал антидепрессанты, заставляющие меня терять чувство реальности. В таком состоянии я нес околесицу, покупал всякую ерунду, бранился с продавцами, а когда действие лекарств заканчивалось, падал, обессиленный, и спал по пятнадцать часов подряд.

По совету приятеля, который считал, что лучшее лечение – перемена климата, я отправился в Париж и на Гавайи. Но и в дальних краях я не мог справиться с переполняющей мою душу тоской. Отчаяние нельзя вылечить ни напускной веселостью, ни ослепительным солнцем, ни праздностью. Напротив, я нуждался в людях, которые испытывали ту же хандру, что и я. Больного скорее утешит сочувствие товарища по несчастью, чем ободрение здоровяка. Мне следовало отправиться на север, а не на южные острова. Вспомнив, что уже много лет я не посещал могилы своих настоящих родителей, мне захотелось после Гавайев ненадолго заехать в Японию. Может быть, сам того не сознавая, я искал поддержки у Андзю и Ино.