Александра Созонова - Полдень Брамы

Я смотрел в окно, как уходят девочки. С 16-го этажа разобрать выражение лиц невозможно.

Мне нравится жить на такой высоте. Когда ломается лифт, я чертыхаюсь и задыхаюсь, как все, но в остальное время благодарен судьбе, подобравшей мне временное жилье под самой крышей.

Две трети пространства в моем окне занимают облака и тучи. Одну треть — коробки и соты домов. Среди них, как цветок на асфальте, — маленькая церквушка с синими куполами, с кладбищем за оградой. Чаще всего мой взор, непроизвольно становящийся надменным из-за большой высоты, останавливается на ней. А весь город с такой высоты — задымленный, стиснутый, жадный — смертельно жаль. Для чего люди сбиваются в кучу? Для чего их вообще так много (для чего нас так много), Господи?..

Девочки заскочили в подошедший трамвай.

Почему у меня нет жены, это понятно. А вот отчего нет детей?

Марьям. Было просто невозможно представить ее склонившейся над детской коляской, размешивающей жидкие кашки…

А Динка сделала аборт. Она не сказала мне ничего, поскольку мы уже разошлись к тому времени после трехмесячных мучительных выяснений, кто кого любит меньше: тот, кто не способен отказаться от периодических, мелких и жадных, словно ворованные глотки спиртного, измен, либо тот, кому не хватает великодушия опускать вовремя веки. Я узнал лишь два года спустя, когда мы столкнулись случайно на выставке и забрели поболтать в кофейню, по-приятельски, не тревожа давно остывших вулканических лав обиды. Она опять поменяла внешность. Блестяще-седая челка над левой бровью. Раскосые, разбегающиеся к вискам, оголтелые глаза. В очках разные стекла — одно простое, другое с перламутровой дымкой. В своем репертуаре. Обезоруживающе улыбаясь, выложила очередную порцию своей личной жизни («…Дело даже не в том, что он не звонит, и, значит, я ему не очень-то нужна, гораздо хуже другое! — вот сейчас я безумно влюблена, жду, как привязанная, у телефона, дергаюсь от каждого звонка… напряжение жуткое, а он все не звонит, и это постепенно проходит, влюбленность проходит, — понимаешь? — снижается напряжение, волнение, огонь… падает тонус жизни, проходит, а я не хочу, чтобы проходило!..») и между делом мельком упомянула тот давний аборт. Никогда не мог понять, что за акцент в ее речи, легкий, еле уловимый, необъяснимо чей.

«Заморочка». Обозначила любимым словцом. «Эта заморочка стоила мне нервов».

Кажется, она даже сказала, что была девочка. Им там говорят, в абортарии, изуверы: «У вас была дочка», «А у вас двойняшки, два мальчика». Мы покурили, выпили кофе с мороженым и разошлись.

Я часто ощущаю ее, свою дочку. Иногда во сне, чаще наяву. Никогда не вижу облика полностью, даже не могу сказать, на кого она похожа — на Динку, на меня? — только теплый уют детеныша, поворот шеи, светлые завитки, ушко — то невнятное, неоформляемое в слова ощущение ребенка полутора-двух лет, замершей крохотной девчушки, щекотная нежность, выливающаяся в лепетное слово «заюшка». Так я зову ее, тихо-тихо, шепотом, еле слышным даже внутри себя. Может быть, ее зовут Зойка?..

В Рамакришне мне нравится все.

Особенно меня потрясает, что любимого своего ученика Вивекананду он увидел в состоянии самадхи старцем, достигшим самых высоких небес, а себя самого — ребенком, крохой, выводящим его из созерцания и зовущим спуститься на Землю. И потом не раз повторял, что Вивекананда, идущий вслед за ним, продолжающий его дело, — больше и выше него. (Тут я, положим, с ним сильно не согласен, при всем уважении к Вивекананде). Но само умаление Учителя перед учеником — удивительно.

(Вот если бы Георгий так умел! Если б он мог чувствовать, что из приходящих к нему в общину со временем могут вырасти не менее сильные харизматические лидеры, чем он сам, если б он раскрывал потенциал своих духовных детей, а не заглушал авторитетом… Опять Георгий! Никак мне не уйти от него.)

А как он кричал по ночам на крыше в жажде скорее отдать себя будущим ученикам, призывая их: «Где вы?! Я не могу жить без вас!..»

Сегодня узнал, что групповая медитация опять откладывается на неделю, до следующего четверга. Все еще не набрана до конца группа.

Нина, наш наставник (гуру — если по-восточному), приехала в Школу только ради меня, поскольку я — единственный, у кого нет телефона, и меня нельзя было предупредить об отмене.

Поговорили с полчаса о том, что меня ждет в ближайшем будущем. Выходя на большие энергии, многие начинают болеть. Я уточнил, чем? Разным. Сердце, давление, желудок. Я спросил, сходил ли кто-нибудь с ума на почве слишком сильного расширения сознания? «Ну нет, что вы! Этого бы не допустили, за этим следят». Тогда не страшно. Здоровья у меня все равно уже нет, терять нечего. И семьи нет — ведь семейные связи, по словам Нины, тоже рушатся при вступлении на Путь. Социальных уз, которые должны неминуемо порваться, нет и подавно. Полная свобода.