Римма Глебова - У Судьбы на Качелях

Но тут случилось горе. Известие, полученное по телефону, отодвинуло собственные переживания и — кощунственно даже осознать — принесло, не облегчение, конечно, но тайную, полурадостную мыслишку: полетит и отвлечется, забудет хотя бы на время свои терзания и, может быть, поездка встряхнет его мозги, освежит впечатлениями и по возвращении что-нибудь переменится.

Весь длительный, с пересадками, полет Семен думал о друге. Маркуша был (уже был!) известный писатель, популярный и раскупаемый на всех континентах. Произведения он писал особенные: романы не романы, и детективами их было назвать нельзя, и к подлинной истории они, казалось, не имели отношения, но в них изощренно переплетались и любовные интриги с элементами триллера, и неожиданные погружения в давние, малоисследованные эпохи, и тонкий психологизм, приводящий порой к такому душевному обнажению героев, что жутковато становилось. Но это не был столь нынче модный стиль «фэнтези», нет, тут присутствовало нечто другое, непостижимое, и чему больше всего Семен поражался — каждое творение Маркуши было написано совершенно по-разному, причем Семену это стало заметно в последние годы, когда Маркуша вошел в зенит своей славы. То есть, не только сюжет никогда не повторялся, но и язык очередного романа всегда отличался от предыдущего. Как-будто писали разные люди. Нельзя было сказать, прочтя что-либо «из Маркуши», что, мол, узнаю его почерк. Как он умудрялся, из каких глубочайших недр своего мозга извлекал эту бесконечную и потрясающую новизну образов и новизну языка, Семену было не только удивительно, но и странно. Даже кое-какие подозрения появились. Пустое! Семен прекрасно был осведомлен о трудоголизме Маркуши, о его дневных и ночных бдениях за компьютером (может, все дело в этом ящичке — подсказывает идеи и создает новые стили, — иронизировал Семен). Он два года назад ездил к Маркуше в гости (Маркуша даже билет ему прислал) и воочию убедился, как трудно его оторвать от работы, и Маркуша отрывался исключительно ради друга. Но раньше, когда они еще учились в Литинституте, и после его окончания за Марком такого трудолюбия не наблюдалось. Талант присутствовал, яркие идеи тоже, но он больше повесничал, чем писал. Правда, если уж садился за стол, вставал только когда оканчивал свой опус. Нес в редакцию и на некоторое время исчезал из зоны прямой видимости — болтался Бог знает, где и черт знает с кем. Вдруг объявлялся перед Семеном, небрежно помахивая свежей газетом или журналом. Да, Маркушу печатали, и одно время его популярность резко взмыла вверх. Но как-то вдруг все изменилось. В одной романтической повести Маркуша проявил неосторожность — написал что-то не то или не во-время, «неправильно расставил акценты, и притом исказил образ советского молодого человека», как выразился в разгромной статье один известный критик. Маркушу перестали печатать. Он едва не спился, но поскольку выпивать стало не на что, а Семен мог дать денег на что угодно, только не на водку, Маркуша быстро образумился, каким-то образом разыскал в Австралии сводного брата и вскоре уехал, с женой и маленькой дочкой, нисколько не вняв увещеваниям Семена: мол, времена начинаются новые, вот-вот разрешат писать и публиковать что угодно. «Я не хочу, чтобы мне РАЗРЕШАЛИ», — заявил Маркуша и даже позвал Семена с собой, но Семен не решился. «Может быть потом, когда-нибудь», — уклончиво сказал он. Но все-таки Семен тоже уехал. Правда, в другую страну. Рассудил, что историческая родина невелика, и легче оказаться заметным. Так-то оно так, но подобных умником много оказалось.

Семен пописывал в газетки и журнальчики, прогоравшие один за другим, но на их пеплах возникали новые, работа, в общем-то, всегда находилась, и Семен получал свои скудные гонорары, жил с женой и разведенной дочерью на съемной квартире и частенько сожалел, что не принял десять лет назад предложение Маркуши. А Маркуша стал большим писателем. Писал он по-русски, но его охотно переводили на другие языки, даже в Японии опубликовали его последний роман. Семен его книги не покупал, — Маркуша исправно присылал ему свои новые издания, конечно, не понимая, как уязвляют друга эти маленькие посылочки с автографом, к которым изредка прикладывалось письмо. Даже не письмо, а записочка. Мол, прими, Сеня, в подарок, не забывай нашу дружбу и еще несколько дежурно-приятных слов.

Теперь все кончилось, не будет ни посылочек, ни записочек, подумал Семен после получения печального известия, но не почувствовал особой горечи. Он сожалел о ранней кончине (всего пятьдесят два!) друга и только. Но счел своим долгом полететь на похороны — недавно издал книжечку иронических рассказов при посредстве одного литературного фонда, книжечка быстро распродалась (народ Книги любит посмеяться), так что деньги были.