Борис Екимов - На хуторе

Закончил он и, ухватив стаканчик, выцедил его, прижмуриваясь и морщась.

– Во! – горделиво сказал хозяин. – Какие у нас люди…

Подошел хозяйский сын Алик, стал выговаривать:

– Чифир, надо глядеть. Два ягненка хромают, камень попал, растерло, а ты не глядишь. Чай свой жуешь да глупости болтаешь.

Чифир пожал плечами.

– Вроде не хромали.

– Как не хромали, я-то увидел.

– Ты молодой, а у меня глаза плохо глядят.

– Очки купи, – ответил Алик. И отцу объяснил: – Я помазал черной мазью, надел чулок.

Отец покивал, одобряя. Зинаида сказала, посмеиваясь:

– А если тебе правда, Чифир, очки… Будешь как профессор.

– Себе одень, – отозвался Чифир. – На то самое место. Чтоб в потемках не заблудиться.

Горячего борща нахлебались вдоволь, ели мясо, яйца, запивая кислым да пресным молоком.

После ужина Чифир с Тимофеем отправились к себе, к вагончику. Там возле ступеней лежала коряга. На нее уселись и закурили.

– Тебя звать-то как? – спросил Тимофей.

– Ты чего, не слыхал? Чифир.

– Но Чифир – это ж не имя. Настоящее-то как?

– Вот оно и есть настоящее. Другое я забыл. А может, его и не было.

Тимофей лишь плечами пожал, а Чифир спросил:

– У тебя выпивки нет? Налил каплю. Лишь раздразнил.

– Откуда у меня?

– Ну, может, в запасе.

– Не запасаюсь.

Чифир стал охать, поглаживая колено, постанывать.

– Что с тобой? – спросил Тимофей.

– Зашиб коленку. – Чифир засучил штанину, обнажая иссохшую плоть. – Растереть бы одеколоном, да нету. Растереть бы, завязать, и до утра прошло. – Он говорил и глядел на Тимофея жалобно.

– Одеколон есть, тройной, для бритья. Не жалко, бери растирай. У меня мать-покойница тоже ноги тройным растирала.

Тимофей принес из вагончика пузырек одеколона, сам же вернулся в жилье. А когда он снова вышел, то Чифир уже довольно покрякивал, пустой флакон валялся рядом.

– Выпил? – удивился Тимофей.

– Изнутри растер, – ответил Чифир. – Теперь полегчает. Еще нету?

– У меня ларек, что ли?

– Садись тогда, покурим. Ты на меня не обижайся. Это ты вроде для знакомства поставил. Куплю – отдам. За Чифиром не заржавеет. Садись.

Тимофей послушно сел, Чифир продолжал:

– Ты не думай. Я не какой-нибудь чурбан. Есть у меня, конечно, имя. Но про это молчок. Жена меня ищет, понимаешь? Желает засадить. Такая вот, вроде нашей Зинки. Стерва. А дочек я люблю, у меня две дочки. И они меня уважают. Я им шлю письма, чтоб знали отца. Стихи придумываю. Вот послушай:

Чифир декламировал, размахивая руками, седые длинные волосы падали на лицо.

– Я тебе еще буду читать, – пообещал он. – У меня их целая тетрадь. Мы с тобой дружно будем жить, душа в душу. И мы всем покажем мужскую дружбу.

Лицо у Чифира было в мелких морщинах, словно жатая бумага, зубы прокурены, черны.

– Ты за сколько нанялся?

– Сто пятьдесят, – ответил Тимофей.

– Ты с паспортом?

– Конечно.

– Был бы у меня документ, я бы тоже не меньше брал. А без документа они хозяева.

– У тебя паспорта нет?

– В том-то и дело. Был бы паспорт, я бы…

– А где же он?

– Кто его знает. Может, тоже не было, – уклончиво ответил Чифир.

– Так ты напиши заявление в милицию. Заплатишь штраф, и дадут документ.

Чифир поглядел на Тимофея, покачал головой и сказал:

– Дура ты, дура деревенская. К легавым, значит, пойти. Да-а… С тобой поговори, ты научишь…

Тут же, у вагончика, слажен был простой очажок из камней. Чифир разжег огонь, поставил на камни жестяную консервную банку с водой.

– Чифирнем… – потер он руки. – Дело душевное. А то все учат да учат. Щенок этот учит. Эта стерва тоже влезает, – вспомнил он застольное. – Тоже мне хозяйка. Очки… У хозяина баба уехала домой, – объяснил он. – Там у них дом, старики. Ну, она и уехала с детишками. А эту шалаву, Зинку, сакманить прислали, на окот. Она и засакманила, командиршей стала. Мало старика, так она щенка к себе приманивает.

– Да он дите еще, – заступился Тимофей.

– Дите… Погляди, как он на нее зырит. А она виляет перед ним. Шалава она шалава и есть. Вроде моей. Тоже с одним связалась, а чтоб я не мешал, меня упрятать. Но нет… – погрозил он пальцем. – Номер не пройдет.

Закипела вода в банке. Чифир высыпал пачку чая и глядел на темное варево, принюхиваясь.