Борис Екимов - На хуторе

Хозяин подниматься на ступени не стал, показал на левую часть вагончика:

– Там будешь спать. Оставляй вещи. Сейчас покушаешь, поедешь к отаре.

В тесном коридорчике, большую часть которого занимала железная печка, Тимофей отворил левую дверь и очутился в комнатке, где места хватало для двух кроватей да навесного столика.

Тимофей снял ватные брюки, одевшись полегче и телогрейку прихватив, поспешил вослед хозяину, который ушел к дому.

Там, во дворе, под легким навесом у стола и газовой плиты хлопотал мальчик. Он поставил перед Тимофеем шкворчащую жаровню с мясом и картошкою, вареные яйца, молоко, выставил и ушел.

Утром у сестры Тимофей хорошо позавтракал, не зная, придется ли обедать, и теперь есть не хотел. Но впереди был день.

К отаре снова повез его сын хозяина, сменив «Волгу» на юркий «Запорожец». Пробирались едва заметной колеей, а кое-где напрямую, степью. Скоро увидели отару. Она паслась в полгоры на глубокой, к Дону сбегающей балке. Овцы машины не испугались, а вожак отары, большой рогатый козел, поспешил к «Запорожцу» и мальчику.

– Васька, Васька… – потрепал его за холку хозяйский сын. – Молодец, Васька… – И угостил конфетой.

Козел похрумкал, понюхал брошенную на землю обертку и вернулся к отаре. А сверху, с горы, вприпрыжку сбежала к машине молодая женщина. Лицо ее было от солнца и ветра укутано белым платком по-донскому, по-старинному, одни глаза глядели. Женщина сбежала к машине, раскуталась, спросила весело:

– Смена приехала?

Хозяйский сын, словно не видя ее, говорил Тимофею:

– Поить внизу. Рано не пригоняй, овца к вечеру лучше пасется. Да не засни, а то растеряешь, тут волки есть.

Тимофея, человека уже пожившего, пожилого, учил чернявый мальчишка уверенным тоном. Казалось, все это игра и сейчас он озорно рассмеется. Но мальчик не смеялся, говорил наставительно, ровно.

Рассмеялась женщина.

– Лом-Али… Хозяин молодой, – игриво сказала она, покусывая яркие, пухлые губы. – Ты почему мне ни «здравствуй» не сказал, ни «бог помощь»?

Мальчик зыркнул на нее, нахмурился, коротко бросил:

– Поехали. Хватит болтать.

Женщина засмеялась и, поворотясь к Тимофею, посоветовала:

– По-над балками иди и иди. Зеленка есть, овцы хорошо ходят. До третьей горы дойдешь, она приметная, двоепупая, тогда поворачивай и гони в степь напрямую.

Она влезла в машину и еще что-то говорила там весело. Нахмуренный мальчик завел автомобиль и тронулся с места.

Тимофей поглядел вслед уехавшим, покачал головой, тут же забывая о них. Звук машины истаял и смолк. Весенний, но уже по-летнему жаркий день мягким зноем своим, теплым ветром, острым духом молодой зелени, птичьим пением – всем, что было в нем, заставил забыть мальчишку и все иное.

Овечья отара неторопливо, вразброд тянулась над балкою, пробираясь меж кустами боярки и паклинка. Молодая трава, мелкие ветки с зеленым листом – все нынче было скотине по нраву и впору.

Тимофей обошел отару и стал подниматься в гору. Овцы с козлом Ваською во главе неторопливо обтекали гору, разбредаясь по изволоку, и видны были хорошо. Тимофей поднялся наверх. Ветер шуршал в низких травах, посвистывал в голенастых, высоких стеблях сухого сибирька. Далеко внизу синела вода. Дон поворачивал здесь огромной пологой дугою и уходил вниз, к Цимле. Луговое Задонье открывалось на многие километры: густое займище, озера, речные старицы и протоки, слитые полой водой в одну голубую вязь, желтые разводья сухого камыша да чакана, огромный луг, за ним поля и поля, два хутора живых, Рюминский да Камышевский, – просторная земля, а небо – вовсе бескрайнее.

Тимофей кинул телогрейку, встал и вздохнул облегченно. Долгий путь кончился. Коршун кружил над головой, жаворонки пели со всех сторон, взлетая и опускаясь к земле, ветер дышал в лицо запахом пресной воды и молодой зелени, божья коровка, сияя под солнцем алостью, торопилась по сухой былке вверх и вверх, а потом улетела.

Сыновьям и невесткам был странен его отъезд, сестра думала о худом. Они и теперь, верно, горевали о нем, родные люди. Горевали, но не могли понять. Да что родные… Сам он, оставляя поселок, разве думал о плохом. Жить возле детей, пенсию хоть малую, да заработать… «Отдохнешь», – говорили сыновья. А разве они были не правы?

В этих краях скотину пасли с апреля и порой до Нового года. Встаешь до света. Еще чуть развиднеется, звезды на небе, и горит над головою самая яркая, Пастушья, звезда. Поднялся и пошел. И домой прибьешься лишь к ночи, тоже со звездой. У добрых людей воскресенье – праздник и суббота. Пастух жди зимы. Весеннее ли ненастье, летнее пекло, когда к вечеру от жары темнеет в глазах и корочка соли запекается на губах. Или осенний дождь с утра до ночи, а самый сильный он на рассвете. Лупит по крыше, льет. Постоишь на крылечке, вздохнешь и пошел. День ото дня, год от году – считай, полвека. Вон там, на этих полях, лугах, в займищах, прошла его жизнь. Тимофей стал глядеть в луговое Задонье, которое открывалось с холмистых круч. Ближнее виднелось ясно, далекая даль туманилась для сторонних глаз. А Тимофей все видел: Березовый лог, Питомник, Семикурганы, куда с дедом Максаем скотину гоняли, Калмыцкую пустошь и Суходол, где три года Тимофей пас телят уже один, хоть и мальчонкою. Потом была долгая жизнь, но вся здесь, в один огляд: Назмище, Бугаково, Кусты, Лучка, Пески, Скородин бугор, Троиленское, Бирючье, Чебачий затон да Щучий проран, Линево, Карасево – луга, курганы да балки, озера, приречные места, займища, старые хутора, их сады да левады, все исхоженное, свое.