Борис Екимов - На хуторе

Хороший был домик, ладный, крашеный, на высоком фундаменте. В желтом свете уходящего солнца он казался игрушечкой и золотисто сиял стеклом окошек. И дрогнуло сердце у бабы Поли, как взглянула она на домик. На ее домик. Как славно будет сидеть в тепле, возле окошка, и не в землю глядеть, а всю улицу видеть, весь просторный мир. В таком домике и жизнь, конечно, станет веселее. И может, сын будет почаще приезжать, а летом, на каникулы, внуки. В таком домике не грех и погостить, не то что в мазанке.

В магазине баба Поля не только хлеба взяла, но и на сорок копеек сыру. Срам говорить, но в последние годы стала она словно дите малое. И иной раз то сырку покупала, то конфет к чаю. Умом-то знала, что сыр ей не по деньгам, а брала. И нынче решила взять. Все же день не простой, вроде праздник. Да и чего мелочиться, когда не сегодня-завтра тысячи будут у нее в руках. О таких деньгах баба Поля и думать боялась.

Дома, растопив печку, баба Поля чаю согрела и так хорошо поужинала, даже слишком. Весь сыр незаметно уплела и охнула: «О господи, куда в меня лезет…»

Потемнело уже за окнами, и пошла баба Поля погреб на ночь прикрыть, да кур, да сарайчики. Все дела обделав, она вернулась к мазанке и, как всегда вечером, присела на минуту возле тополя на лавочке.

Присела старая, подумала: «А ведь как уйду я…»

И как только она это подумала, легкая дрожь пробежала по тополю от темного уже низа до светлой еще вершины. Будто вздрогнул тополь, от ветви к ветви пронеся страшную весть. Вздрогнул и затих. И в этой тишине, сверху, издали, негромко, словно из иного мира, донесся до земли легкий стонущий звук. Голос горлинки.

«У-ур-лу-у-у, у-урлр-у-у», – мягко, сонно причитала птица.

А может, то вовсе не птица стонала, но вечная ангельская душа младенца Ванечки. Стонала и плакала, чуя близкое расставание с матерью и последний свой, уже недалекий час.

«У-урл-ру-у, у-урл-ру-у», – как всегда по весне постанывал голубь. Но баба Поля, замерев, не дыша, слушала этот далекий глас и, когда он затих, уронила на жесткую тополевую кору большие руки, ткнулась головой и замерла.

Ни о чем не думалось старой женщине, ничто не поминалось. Но в горьком отрешенье что-то теплое и родное грело ладони рук и туманило голову… Обрывки каких-то счастливых минут не то прошлой, не то будущей жизни проплывали, уходя насовсем… И другие, но не враз, приходили им вслед… То были не люди, не лица их, а лишь легкое дыхание людского мира. Лишь отзвуки, отблески своей ли, чужой ли жизни. А может быть, просто забытье…

А вернувшись в этот мир, баба Поля поднялась, утерла горстью сухие глаза, огляделась. Совсем уже стемнело. Мелкие желтые звезды проклюнулись на синем ночном небе. А самая золотая звезда стояла над раиной.

И об одном лишь пожалела сейчас баба Поля, жалела о том, что не похоронят ее вот здесь, подле этого тополя, подле сына и родного дома. Не исполнят ее волю, сколь бы она ни молила. А до той поры, когда позовет ее Бог, она сама властна.

Не ждала баба Полюша и не гадала, а вышло так, что в мае месяце, как раз накануне Троицы, прибыли к ней гости дорогие: дочь Мария, зять Федор и внучек Олег. Приехали они после обеда. Баба Поля, как всегда, в огороде возилась, когда заслышала во дворе говор. Рук не обтерев, пошла она поглядеть и, до места не дойдя, обмерла: родненькие во дворе ее ждали. Тут она голову потеряла, слезами залилась, стояла, опустив руки. Насилу-насилу опамятовалась.

Мужики – Федор с Олежкой – тут же собрались дорожную пыль обмыть, добро что на своей машине прибыли. Мария осталась с матерью.

Началась для бабы Поли радостная колгота. Из последнего, уже жестковатого щавеля затеяла зеленые щи варить. К Демкиным в проулок баба Поля сбегала, двух хороших лещей да судачка принесла. У соседки Грипы соленые арбузы век доживали, баба Полюша один порезала, пересыпала вялую мякоть сахаром. Слава богу, редиска нынче удалась неплохая. Портить ее магазинной сметаной не стали, сходили на дом, доброй купили да еще каймачком разжились. Соленые грибки у бабы Поли водились, новая вялка – чехонь да синец – подошли. И вовсе на диво, дождались-таки своего часа десяток темно-красных яблок с желтой медовой мякотью, из тех, что при добрых руках лежат до новины.

Женщины управились, а мужики что-то долго глаз не казали. Когда наконец машина ко двору подъехала, Мария ругаться изготовилась, но из кабины вылетел такой счастливый Олег с ведерком в руках.

– Ма-ама! – кричал он. – Ба-абушка! Ра-аки! Честное слово! Глядите!