Борис Екимов - На хуторе

Переднюю комнатку и заднюю делила печь. В первой кровать стояла, к красному углу жался трехногий столик, а подле него – сундук. Во второй комнатке – вовсе крохотной – кухонный стол, умывальник, еще одна кровать, будняя, на ней баба Поля днем отдыхала, не раздеваясь.

Хоть и родная хатка, привычная, да не особо завидная. После войны-то она с другими в ряд стояла, а теперь, конечно, была за редкость. Худо ли, бедно, но строились люди. Поначалу все больше флигелечки ставили на два окна, не больше, с каркасами, но лепленые, беленые. Потом шелевать начали. Потом крыши менять с тесовых на шиферные. Мало-помалу кирпичные дома в ход пошли, сначала невеликие, а теперь в три, четыре глазастых окна лупились на улицу, да и во двор не меньше.

Только ее хатка с места не двигалась. Все выше поднимался над округой стройный тополь; и от этого соседства будто прижималась к земле мазанка.

А тот флигелек, что теперь предлагали ей в обмен да еще с додатком, был хороший. Шелеванный, крашенный зеленой краской, он весело глядел на мир светлыми окошками в голубых ставенках – хозяин был мастер. Стоял флигелек на высоком фундаменте, от коридора над крылечком нависал козырек. И спускаться было на землю удобно, держась за перильца, – для старых великое дело. А рядом, во дворике, летняя кухонька стояла. Хоть совсем малая, но аккуратная, как игрушечка. За воротами – скамеечка со спинкой, тоже крашеная, вечерами сидеть.

Еще по осени, после первого разговора, сходила и обсмотрела тот флигелек баба Поля. И не раз еще, благо что недалече, проходила мимо, останавливалась, на лавочку присаживалась, глядела.

Когда в первый раз сходила, ночью плакала: очень похож был флигелек на мамин домик.

Ее мамочка в кухарках служила. Жили они при кухне. А мамочка не хотела на людях жить и мечтала о домике. Она часто Полюше о том домике рассказывала.

Вот сколько лет протекло, сколько всякого было, а как сейчас помнит Полюша эти разговоры. В кровать они лягут, и так сладко слушать мамочкин рассказ о домике: домик небольшой они купят, но настоящий, мазанка не нужна, пусть совсем маленький – большой и не нужен, – лишь бы две кроватки поместились и столик: и кухонька будет маленькая, но тоже со столиком, и шкафчик с посудой там же. Домик будет теплый, спокойный. Никто их там не потревожит. Днем мамочка будет к людям ходить, зарабатывать. А в домике хозяйничать будет Полюша. Вечером мамочка усталая придет, а у Полюши самовар готов. Сядут они на крылечке – у домика крылечко будет, пусть маленькое совсем, большого не надо, – сядут они с мамочкой и будут чай пить.

Сколько лет-годов прошло, вот уж кончается Полюшин век, а как сейчас она помнит: не было у них с мамочкой лучшего утешения, чем их маленький домик. У Полюши какая беда, слезы – мамочка ее ласкает: «Не плачь, Поленька, вот скоро будет у нас домик, будешь во дворике играться, цветочки с тобой посадим, мне-то некогда, а ты будешь их поливать. Будешь поливать?» Согласно кивает Полюша и успокаивается. А когда у мамочки что-то не ладится, Полюша ее лечит: «Не горюй, мамочка, вот скоро будет у нас домик. Красивый такой, хорошенький…» И все проходило.

Это ведь не сказка была про домик-то. Деньги для него лежали за божницей. И какую-нибудь мазанку уже можно было купить. Но мать все прикапливала, деревянный хотелось, хороший.

Деньги лежали за божницей, и мать их почти всякий день пересчитывала. Хозяин ей говорил: «Положи в банк. Копишь-копишь, а потом утащат и ищи-свищи…»

– Что вы! – не верила мамочка. – Бог не допустит. Бог сирот берегет. Он за пазушкой наши с Поленькой денежки держит. Не достать их злому человеку. Не достать.

Бог деньги сберег. Но пришли вдруг худые времена, а потом еще хуже, а потом такие страшные, что память отшибло. Все кружилось там и горело, все смешалось: белые и красные, кадеты, казаки… И все пропало, все кануло, и все пошло прахом. И выбросило на опаленный берег лишь малую Полюшку для горькой сиротской жизни.

И вот теперь, когда увидела баба Поля тот флигелек, что предлагали ей, она сразу узнала его. Эго был их с мамочкой желанный домик. Но как опоздал он! На целый век. А одной и радоваться было несладко.

То ли дело, когда они с мужем и дочкой переходили в свой новый собственный довоенный дом. Уж тот был из домов дом. Даже с галереей вокруг.

Купили его с рук на хуторе, разобрали и перевезли. Но дом был крепкий, вековой. При разборе-то видно, нигде шашелем не тронутый. Золотой дом, что ни говори.

Вот когда радости было! Маруська топотала по белым скобленым полам, все по комнатам пряталась. У Полины и слов не было, она лишь как дурочка смеялась да все снова и снова кидалась прибирать дом, мыть его, печку подбеливать, полы банить. Алексей в первую же ночь в новом доме сказал: «Ну здесь-то, мать, ты родишь сына, не откажешься».