Борис Екимов - На хуторе

Он показал мешок с добычей. Чапурин подошел ближе.

– Для чего тебе голуби?

– Жрать.

Чапурину было сорок лет с лишком. Под стать фамилии своей, которая прямо указывала на журавля, он был высок и худ и журавлино носат. А Юрка против него был много моложе, из себя невидный, волосы красил в рыжий цвет, «по-модному».

– Жрать? – переспросил Чапурин.

– Конечно. Лапши наварим мясной, ушнику. Колхоз же мяса не выписывает.

Чапурин не поверил, взял мешок, открыл его, там и правда были битые голуби, некоторые еще трепыхались.

– Как ты не гребаешь… – поморщился он. – Зарубил бы курицу.

– У меня их нет. А колхоз не выписывает.

Чапурин лишь рукой махнул и зашагал к конторе.

Кур у Сапова и вправду не было. Еще прошлым летом перестрелял он их, такую пальбу открыл, весь хутор сбежался. А получилось дело так.

Стали Саповы замечать, и Юрка, и жена его, что куры нестись не хотят и ходят едва, раскрылатятся и сидят. Петух даже кукарекать перестал, голову повесил. Понемногу и дохнуть начали, одна да другая.

Соседка, тетка Надя Валунова, поглядела на Юркиных кур и сразу сказала:

– У них клещи.

Поймала одну и показала: все тело птицы под крыльями, на шее, в пахах словно черной корой запеклось, столь нацепилось этой гадости. Тетка Надя все молодым Саповым рассказала: чем птицу лечить, курятник велела ободрать и новой глиной обмазать.

Юрка слушал ее, слушал, а когда соседка ушла, сказал жене:

– Пошли они, эти курочки… Легче побить, пока не подохли.

Зарядил ружье, и первого – петуха, потом остальных положил. Стрелял он метко. И куры на саповском дворе больше не водились.

Пока Чапурин до конторы дошел, его Фомич встретил, старый фельдшер да бабка Полька Бочкова.

– Кто там стрелял?

– Юрка Сапов. Голубей – на ушник. Жрать нечего.

Фомич лишь губами пожевал. Бабка Полька осудила:

– Нечистый дух. Доумился…

В конторе Чапурин в правление начал звонить и попал на главного зоотехника.

– Слушай, вы тут справку подали за июнь, – сказал зоотехник. – Я не пойму. Написано привес по второму гурту девятнадцать грамм на голову. Это как понимать? Нолик, что ль, не поставили?

– Какие там нолики, – ответил Чапурин. – Девятнадцать и есть.

– Не может быть.

– Сами не верили. Переваживали до двух разов.

Зоотехник пыхтел в трубку, пыхтел, потом спросил:

– Вы чего, сдурели? Среди лета. Концлагерь устроили, что ли? Ну должна быть какая-нибудь мера. Девятнадцать грамм. Да нас посадят за это.

– Давно пора, – согласился Чапурин. – И первых вас, в правлении. Я вам русским языком говорил: не давайте мне больше гуртов. Напхали и молочные, и молодняковые. А кому пасть? Вот Скуридин пасет, у него и привес по девятьсот грамм. А здесь – некому. Нет людей. Пришлось дураков ставить. Юрку Сапова да Любки Рабуновой примака, такой же друг.

– Это какого Сапова? Крашеного, что ль?

– Его.

– А-а-а… – протянул зоотехник.

– Вот и а! – разозлился Чапурин. – С такими скотниками. За ними вослед самому надо, с кнутом, чтобы их гонять.

– Ну сними.

– Снять недолга. А кого становить? Нету людей. Баб, что ли, на коней сажать? И второе дело: куда-то Сапова надо определять. У него – семья. Технику я ему больше не доверю. Он еще за тот трактор не расплатился. В общем, чего жалиться… Вам все это… Ладно.

– Вот и ладно. Ты уж там что-нибудь придумай. А людей не смеши. А то, в самом деле, среди лета, трава такая.

Чапурин опустил трубку.

Собирался народ. Начиналось обычное, утреннее. А потом, когда кончился наряд, Чапурин вышел на крыльцо, издали на ферму поглядел: гурт Юрки Сапова стоял на базу. Но молодняк уже не ревел как прежде, он привык.

Сегодня пасти была очередь не Юрки, а рабуновского зятя. Чапурин пошел к нему.

Возле двора Рабуновых сидела бабка Матрена.

– Где Любкин-то? – спросил Чапурин. – Досе зорюет. Ему скотину пасть.

– Уехал, уехал, – ответила бабка. – Даве еще.

– Нету его на работе? – выглянула из ворот Любка, жена, толстомясая молодая баба. – Вот черт… Это либо у Сапова засели, похмеляются. Надо к ним меры…

– Меры… – оборвал ее управляющий. – Выбирать надо женихов добрых, а не всякую шолудь на хутор тянуть.

– Где они ноне, добрые? – обиделась Любка. – Хоть какого, для прилику. Ты у нас добрый, и можно б тебя поделить на трех, да Лелька глаза подерет. Вот и рискуем… – рассмеялась Любка.

А Чапурину было не до смеху. Он повернулся и зашагал на другой край хутора, к Саповым.

В летней тишине лишь ветер лениво шелестел в высоких вязках да горлицы стонали протяжно. И все. Спокойно и тихо. И потому отчетливо слышно было, как щелкнуло и зашипело что-то на краю хутора, а потом музыка понеслась. Это у Саповых играло.